После окончания инспекторской поездки в Антверпен Палевский при некотором размышлении решил заночевать дома, а не в отеле. Час был поздний, Мари уже спала, а Рени он обнаружил в супружеской спальне. Облачённая в пеньюар она сидела у трюмо и снимала макияж. Подойдя ближе, он наклонился, чтобы её поцеловать, и растерянный взгляд, которым она встретила его появление, несколько его озадачил. Будь Палевский менее уверен в жене, то заподозрил бы, что она ему изменяет и своим неурочным появлением он нарушил её планы. И всё же, даже зная, что это чушь, он не мог отделаться от неприятного чувства. Правда, искренняя радость Рени погасила внезапную ревность, но ощущение, что она что-то скрывает, никуда не делось.

Когда они приняли душ и лежали в кровати, Рени, прежде чем пожелать ему спокойной ночи, коснулась его губ лёгким поцелуем, а затем смерила долгим любящим взглядом.

Палевский, в свою очередь, вгляделся в её осунувшееся личико и у него защемило сердце.

— Кошка, как ты себя чувствуешь?

— Нормально, моя любовь, — последовал беззаботный ответ, но во взгляде Рени было нечто такое, отчего ему стало не по себе.

Внезапная догадка заставила его резко сесть. Не давая Рени удрать, он схватил её за плечи и запустил исследовательский щуп в её ментальное поле.

— Нет! — вскрикнул он и в гневе оттолкнул её от себя.

— Не злись, мой ангел, — примирительно проговорила Рени. — Да, я это сделала. Прости. Теперь твоя очередь инициировать Аннабель.

— Что ты наделала, глупая Кошка! Ведь знаешь, что инициация ускорит распад клеток! — горестно воскликнул Палевский. — Господи! Все труды насмарку! — он схватился за голову и с ожесточением рванул себя за волосы. — Рени, я же просил тебя подождать! Ну, почему ты вечно не слушаешь меня и делаешь всё по-своему?!

— Нет смысла оправдываться, что сделано, то сделано, — потупилась она, пряча от мужа заблестевшие глаза. — Прости, мой ангел.

— Ну, нет! Будь ты проклята! — намереваясь уйти, Палевский резко отстранился, но во взгляде жены светилась такая огромная и беззащитная в своей уязвимости любовь, что он передумал и обречённо поник.

— Всё-всё, успокойся! Поверь, мой ангел, я не хотела тебя расстроить.

Рени прижалась щекой к щеке мужа, а затем заглянула в его отливающие золотом глаза — так бывало, когда он выходил из себя.

— Дорогой, я это сделала не ради Аннабель, точней, не только ради неё… Я знаю, что скоро умру. Будь хоть капля надежды, я бы не посмела ослушаться твоих указаний, — лихорадочно прошептала она и зорко глянула в страдающее лицо мужа.

Чем-то он выдал себя, и она понимающе кивнула.

— Вот видишь, я права, мои дни сочтены.

— Неправда! — вскинулся Палевский. — В запасе ещё было время, а ты взяла и пустила все мои труды псу под хвост, — расстроенно сказал он и обнял Рени. — Кошка, я же как проклятый работал дни и ночи. Я обязательно нашёл бы лекарство. Ты меня знаешь, я никогда не сдаюсь. Клянусь, я бы сделал для тебя всё возможное и невозможное.

— Знаю, любимый! Ты всё можешь, но ты не господь бог, так что нет смысла мучить себя. Лекарство, даже если оно существует, мне уже не поможет. А раз так, то я больше не позволю ему отнимать у нас драгоценное время. Правду говорят, что время как песок: утекает тем быстрей, чем сильней сжимаешь пальцы, — сказала Рени и в её голосе впервые прорвалась тоскливые нотки.

От этого Палевскому стало совсем плохо. «Так тебе и надо! — с ожесточением сказал он себе. — Дурак! Думал, что можешь пользоваться её любовью и ничего не давать взамен? Так получи теперь!.. Рано или поздно, но по счетам всё равно приходится платить». Он ещё крепче прижал к себе жену и беззвучно всхлипнул. «Милостивый Иисусе! За что? Как теперь жить, зная, что она скоро умрёт? Господи, прошу Тебя, будь милостив! Разве Эльжбеты Тебе недостаточно? Пожалуйста, не отнимай у меня ещё и Кошку!»

Монументальная корка треснула и Михаэль, вырвавшись на волю, заплакал, уже не скрываясь.

Изумлённая Рени тихо ахнула. Растроганная до глубины души она провела ладонью по обнажённой спине и распущенным волосам мужа. Волнистые пряди медового цвета, шелковистые и мягкие, слегка пружинили под её пальцами и это доставляло ей чувственное удовольствие. Прошло полвека, но она по-прежнему страстно любила мужа хотя он платил ей лишь ровной привязанностью.

— Поплачь, мой ангел, и прости за причинённую боль. Не прячь своих слёз, в них нет ничего постыдного.

— Я и не прячу.

Выпрямившись, Палевский поднял голову и сердце Рени затопила щемящая нежность: такого подарка она не ожидала. «Вот теперь можно смело умирать, — подумала она и, исполненная признательности, поцеловала мужа. — Осталось доделать лишь одно дельце…»

— Любовь моя, ведь ты позаботишься о девочке? — спросила она с замиранием сердца.

— Само собой, — отозвался Палевский, с недоумением глядя на жену, до него не сразу дошло, о ком она ведёт речь.

— Мой ангел, я говорю об Аннабель.