Идея достать мой набор татуировщика принадлежала мне, а Йен стал добровольцем. Не уверена, что это: желание вернуться к истокам, к тому лету, когда я рисовала на обнажённых мужчинах, или подсознательно я хотела причинить боль всему мужскому роду, но у Йена не возникло вопросов. Ну, поначалу не возникло. Но, как только в его кожу вонзилась игла, стал угрожать мне, и я поняла, что делала это не ради причинения страданий.

Потому что, когда дело дошло до этого, я испытала боль, увидев её в других людях.

Может, поэтому прошло уже три недели, а я так ничего и не слышала от Лео. Избегание — лучший способ оградиться от того факта, что ты причинил кому — то страдания. Наблюдать за тем, как Йен извивался под острием иглы, было нелегко, а это лишь дискомфорт на физическом уровне. Стать свидетелем эмоциональной боли, должно быть, ещё труднее.

Я предполагала, что именно поэтому пропал Лео, и Уокер так и не связался со мной.

Меня бросили во мраке. Наедине с вопросами, на которые никогда не смогу ответить. Оставили в одиночестве, чтобы в последующие недели, полных замешательства, я могла переживать те счастливые дни. Я оказалась наедине с собой. Только я. И мои мысли. У меня были лишь карандаш и бумага, чтобы справиться с этим. Или конкретно в этом случае — игла и кожа.

Мне не нравилось одиночество. Это полный отстой.

Я хотела возненавидеть Лео, и Йен с Джошуа даже пытались в этом помочь. Мы потратили целый вечер на то, чтобы создать список его недостатков, но он оказался настолько коротким, что даже не заслуживал названия «список». Скорее как «с», потому что обозначить его по — другому было бы неправомерно.

Он — лжец.

Это всё, что я смогла придумать.

И хоть Йен пытался убедить меня, что ложь — непростительный грех, я знала, что это не так. Люди врали по разным причинам. Иногда, чтобы защитить себя. Иногда — кого — то другого. И в глубине души я ни на секунду не поверила, что Лео солгал о своих чувствах. Бывает так, что эмоции воспринимаются лучше, чем слова, так ощущалось с Лео. Он выражал правду через поступки, прикосновения и поцелуи. Без сомнений, я знала, что он любит меня. Всё его существо говорило об этом.

Лишь не знаю, почему он остановился.

— Хорошо выглядит? — Йен повернул шею, чтобы взглянуть на произведение искусства на его теле. Взяв ручное зеркальце со стола, я подняла его, чтобы он мог увидеть татуировку. — Вау! Выглядит потрясающе, Джулс!

Так и было. У меня хорошо получалось. Может, стоило задуматься над открытием небольшого тату — салона после окончания учебы. Я определённо обладала навыком рисования по телу.

А так же умела рисовать винные этикетки.

Я впервые увидела её, когда ходила за покупками в наш местный магазинчик. Она не слишком отличалась от прототипа: немного изменили шрифт и добавили цветной градиент. Этикетка привлекла мое внимание, а значит, первоначальная цель достигнута. В тот вечер наша и без того переполненная полка с винами пополнилась еще двадцатью семью бутылками, Йен не сказал ни слова. Я выкупила всё, что имелось в магазине. Никто не смог бы побить мой рекорд. По крайней мере те, кто покупал вино на 27–ой улице. Все бутылки принадлежали мне. До новой поставки, я так полагаю.

— Джошуа, хочешь тоже татуировку? — предложила я, направляя иглу в его сторону.

— Нет, спасибо. И так неплохо.

Думаю, это правильный выбор, потому что я устала, и рука ощущала последствия тяжёлого веса инструмента. Если бы я делала татуировку Джошуа в тот момент, она была бы не самой лучшей моей работой. А в этом виде искусства не существовало ластика.

Как и в отношениях. Нельзя отмотать всё назад. Невозможно стереть произошедшее. Может, поэтому между мной и Лео ничего не произошло. Может, он знал, что пути назад нет, поэтому решил не идти вперёд.

Будь проклят этот мужчина и его воздействие на меня! Меньше чем за месяц он превратил меня в раздражительную, постоянно надевающую чёрную одежду и рисующую татуировки женщину, которой, чтобы полностью соответствовать стереотипу, осталось лишь придумать свой гимн «Я ненавижу мужчин».

Но это не так. Как сказала, я даже не ненавидела его. Поддерживать вид обиженной и израненной давалось нелегко, потому что это не в моём характере. Как — то София сказала, что недостаток Лео заключался в том, что он легко прощал. В то время я не могла принять это за слабость. Но теперь, когда сама была готова запросто простить причинённую мне боль, я видела в этом уязвимость. Теперь понимала, как другие сочли бы неправильным прощение этих проступков. Но честно, если бы Лео прямо сейчас ворвался в мою дверь, я бы приняла его обратно без вопросов. Я бы, вероятно, даже не выслушав объяснений, зацеловала его.

Возможно, я выглядела жалкой. Может быть, для независимой женщины это нелепое оправдание. Скорее всего, феминистки постучатся в дверь и потребуют вернуть моё удостоверение женщины. Меня не волновало, как я от этого выглядела. Я оставалась человеком, а это самое главное. Была реальным человеком с настоящими чувствами и эмоциями, и не боялась жить. Той, кто не страшился прислушиваться к своему сердцу.

Я часто вспоминала бабушку с дедушкой. Знала, что, когда бабушку сокрушила деменция, и воспоминания покинули её, дедушке пришлось нелегко. Он старался не подавать виду, но я видела боль в его глазах, когда она смотрела на него с отсутствующим взглядом, не проявляя ни капли узнавания на своём усталом, постаревшем лице. Уверена, что это опустошило его. Но он продолжал кормить её, вытирать ей слюни, купать и укладывать в её собственную постель, потому что они больше не могли делить одну на двоих. Он был для неё незнакомцем. Не сомневаюсь, что в такие моменты в голове дедушки появлялись мысли о том, что он не обязан делать этого. Что она не та же женщина, на которой он женился, когда они были чуть ли не детьми. Что никто не стал бы винить его, если бы он решил, будто это слишком, и он пришёл бы к тому, что лучше поместить бабушку туда, где бы о ней заботились, не испытывая страданий, с которыми он сталкивался каждую минуту своей жизни.

Но он этого не сделал. Знаете, почему? Потому что все вокруг, как и его собственное сознание, пытались вразумить его, но он не поддался этому.

Он слушал своё сердце.

Потому что вы могли отгородиться от мыслей. Могли заглушить голоса, которые взывали к разуму и оправданиям, и предоставляли вам выход, когда вы в нём нуждались. Но нельзя подавить зов сердца. Потому что, если вы делали это, оно переставало биться.

Моё сердце продолжало биться. И я собиралась следовать за его ударами.