— Потом расскажу. Не так же вот с налёта. Ваша бабушка, — а я её встречала в своей юности, — могла постигать то, что скрыто от обыденного восприятия человека толпы. Почему она не научила вас охранять свою душу от чужого и возмущающего воздействия? Вы легки и беспечны, не верите в активное зло, но это не означает, что его не существует. Этот седовласый тип, — даже стариком-то его не назовёшь! — тоже сумел бы расправить мою, сплющенную всей моей нерадостной жизнью, душу, а не захотел, пренебрёг. Ещё сильнее её сдавил так… — Лата изобразила усилие, сцепив свои пальцы до хруста суставов. Чем вызвала неприятное ощущение у Нэи, будто Лата ломала себе пальцы.

— Я до сих пор не могу сделать глубокий вдох!

— Да какой ещё тип!?

— Расскажу. Не торопите. Ваша бабушка была не только посвящена во многие тайны, таких людей много, а пользы от них никому. Она была добра по-настоящему, вот в чём сокровище! Она бы смогла меня исцелить, но её нет! — тут Лата прикрыла ладонями лицо, сокрушаясь о бабушке Нэи, которую когда-то знала. Об этом она рассказывала Нэе и прежде.

— От чего? — Нэя испытывала нешуточный страх, думая, что Лата помешалась.

— От меня самой. Если у меня была бы хоть частица той насыщенной жизни, как у вас или вашей негодной Элиан, я была бы другой.

— Я не могу дать вам личное счастье! Я могу только украшать вас, что и делаю.

— Если бы вы приблизили меня к себе, дали свою дружбу. Я любила бы вас. Не как дочь, понятно, а как младшую сестру. А теперь… я не вольна была в том, что сотворила. Поскольку находилась вод воздействием низших стихий. Они проникают в человека, если он сам открывает им дверь в собственную душу.

— Что вы сотворили?

— Я направила на вас всю возможную силу, какой обладаю, дав ей заряд зла. Заручилась такой негодной поддержкой, что и сама, наверное, скоро умру. Я, милая госпожа Нэя, за огромные деньги, вырученные от продажи дома мужа, приняла участие в тайном обряде Чёрному владыке. Отнесла туда ту вашу шляпку, помните? Был необходим предмет из тех, что вы носили на себе и, следовательно, напитанный вашим живым излучением. Я наслала на вас порчу. Вызванный дух разрушения непременно нарушит ваш прежний уклад и разрушит всю вашу теперешнюю жизнь. Такова зависть человеческая… Нет, как раз не совсем человеческая. Я сожалею о том, что я натворила. Я впала в безумие, не иначе. Я слежу за всеми, а меня саму надо изгонять в пустыни. Я стала болеть. Худею, утратила сон. Ко мне там, уже после обряда, вдруг подошёл какой-то страшный тип. Абсолютная белизна его волос указывала на его почтенный возраст, но лицо и статная фигура это опровергали! Впрочем, страшен был его пронзающий взор. Ледяной, он словно проколол меня, внутри что-то загорелось! Как будто я переборщила с острой приправой, так что возник спазм в горле. Даже не знаю, откуда он возник. Было же довольно темно. Он вышел из зарослей, за ними играла чудесная музыка и маленькие светлячки переливались на цветущих лианах.

— Музыка? — изумилась Нэя, — В джунглях?

— Почему бы в джунглях не быть музыке, раз она там была? Он взял меня за руку и повёл в какой-то тесный шалаш. Старик был чрезмерно высок, как Рудольф примерно. Он знал, чего я хочу. Мы легли на какой-то топчан… Всё же я неправильно называю его стариком. Крепкий мужчина, хотя и не молод. Он оглаживал меня и говорил такие слова, которых я ни от кого не слышала. Только моя мечта в моей юности и говорила мне такие вот нежности губами придуманного мною же возлюбленного. Но в реальности меня никогда не ласкал такой возлюбленный. Если бы вы только могли понять, какое чудовище овладело мною впервые… — тут она прижала ладони к губам и прошипела, — ш-ш-ш, молчи, дура!

Нэя закивала, охотно поддержав её определение, обращённое ею к себе же. Но попытка вырваться, снова оказалась безуспешной.

— Мне стало так хорошо, как не бывает в мучительном мире никогда. Во мне не было стыда за то, что я столь тесно прижата к человеку, которого абсолютно не знаю! А этот необычный старик, — если бы ещё и не видеть его лица! На ощупь-то мужчина хоть куда! Он шептал мне в уши, пронзая меня всю наслаждением, не испытанным мною ни разу и в моей, такой скудной на впечатления, молодости. Нет, ранящих-то событий и горьких чувство было как раз избыток.

«Я знаю, чего тебе не хватает», — так он мне сказал. — «Мне тоже не хватает любви. А люди не ценят дара, данного Создателем свыше. Они превратили любовь в какой-то краткосрочный пароксизм, в пошлый инструмент для получения бессмысленной разрядки и телесных судорог. Они перестали ценить собственную способность дарить жизнь через любовь. Почему ты, обладая таким пышущим здоровьем, не дала жизнь многим детям»?

«Да от кого? Если даже нелюбимый муж прикасался так, словно преодолевал бесконечную брезгливость. Если и я ничего не испытывала в ответ? Я стала холодна и вся ушла в карьеру».

«А теперь и наступила твоя расплата. Ты ощутила, что время текучее, и оно стремительно утекает через тебя». Я спросила: «За что расплата»?

«За то же самое, что и всем», — так он ответил. — «За неоценённый дар жизни и отсутствие любви к другим людям», — так он ответил, — «Чтобы получать любовь, надо её отдавать. Не жалея и не ожидая награды в эквиваленте насущных примитивных благ. Если человек излучает из себя любовь, к нему тянутся все. А если он только и хочет брать, жрать, употреблять, подавлять, то наступает расплата. Она приходит, как ликвидация свыше самой способности испытывать счастье. А без счастья жизнь — череда тусклых лет, прерываемых мучительными событиями, когда даже возврат пустых, но свободных от боли дней кажется благом». На прощание, когда я уже оделась и собиралась уходить, он своей сильной рукой взял меня за подбородок и, задрав моё лицо, повторно вонзил свой страшный взгляд в мои глаза. Как будто нож в них засунул, и я закричала. От режущей боли.