Разве Ньютон может создать такое искусственно?

И может ли объяснить строго научно все эти эффекты, давно знакомые пейзажистам?

Гёте был прав — цветовое многообразие природы действительно не воспроизводилось и не объяснялось современной ему наукой. И протест Гёте против разрушения целой картины ради частности, общего впечатления ради деталей тоже имел под собой веское основание. И восходил к мироощущению древних. Их мудрый завет гласит: в процессе познания человек не должен забывать, что в драме бытия он не посторонний — актёр и зритель одновременно…

В своём отношении к изучению природы Гёте вольно или невольно оказался сразу в двух противоположных периодах времени: в прошлом и будущем. Потому что вопрос о пределах вмешательства человека в природу возник снова, уже после Гёте, на более высоком уровне познания.

Это случилось в ХХ веке, когда физики приступили к изучению микромира. И убедились, что, вторгаясь со своими приборами в жизнь атомов и молекул, они нарушают естественный ход событий, делают невозможным сохранение наглядности при изучении этого мира.

Как это перекликается с опасениями Гёте! Гёте лишь боялся, что вторжение в плоть света нарушит его истинную структуру и не даст истинного понимания. А учёные XX века, проникнув в микромир, обнаружили, что в мире элементарных частиц экспериментальное вмешательство приводит к возможности точного измерения лишь одной стороны явления в ущерб другой. Скажем, можно определить скорость электрона, но нельзя одновременно зафиксировать его расположение. И наоборот, можно засечь в какое-то мгновение его место, но не узнаешь ничего о скорости. Можно измерить энергию частицы, но чем точнее должен быть результат, тем больше времени приходится затрачивать на его получение. Значит, получается не мгновенное, а усреднённое значение энергии. При этом всякая попытка ускорить измерение влечёт падение точности.

Именно при попытках определить «безопасную» дозу вмешательства приборов в исследование микромира возник один из краеугольных принципов современной физики — принцип неопределённости. Он констатирует и объясняет невозможность полного описания жизни микромира в духе классической физики, имевшей дело с жизнью больших тел макромира.

Поразительно, что Гёте ещё в далекое от квантовой физики время провидел этот принцип неопределённости, пропагандировал запрет чрезмерного вмешательства в природные процессы!

Датский физик Нильс Бор, высший авторитет науки о микромире, говорил: хотя идея о том, что всякое тело состоит из бесчисленного количества атомов, восходит к древности, она казалась навсегда умозрительной, бездоказательной. Почему? Именно потому, что проверка её требовала внедрения в мир микрочастиц грубых приборов, а они сами состоят из бесчисленного количества частиц. И своим вмешательством нарушают нормальную жизнь микромира, изменяют его характеристики, то есть оставляют его непознанным или делают ложно познанным.

Гейзенберг, современный немецкий физик, проникший за пределы возможного с помощью математики, понимая всю сложность внедрения в мир атома, предостерегал: физик должен помнить, что изучает мир, который не он «изготовил» и который должен продолжать существовать так, как если бы этого физика и вовсе не было.

Гёте, разумеется, не знал о том, что в будущем его точка зрения будет подкреплена такими титанами мысли, как творцы квантовой механики. Не знал и того, что у него будет сильный противник, а у Ньютона единомышленник — Эйнштейн. Эйнштейн не признавал других путей познания мира, кроме опыта. «Всё, что мы знаем о реальности, исходит из опыта и завершается им», — учил он. Даже при изучении микромира он настаивал на опытном пути, мечтал о наглядности теорий и, будучи величайшим теоретиком, считал первичным в процессе познания именно опыт.

Противоречия между Эйнштейном, с одной стороны, и Бором и Гейзенбергом, с другой, говорят о противоречии в самом подходе к проблеме изучения микромира, но это уже проблема наших дней, и она всё ещё не решена. Гёте не трудился над разгадкой тайн атома, но он почувствовал невозможность расчленить целое ради части; столкнувшись с тайной цвета, он нащупал, почувствовал одну из главных трудностей физики, одну из трагичных сторон процесса познания природы. Это было для его времени на грани провидения. Его беда в том, что он пытался применить принцип неопределённости там, где это не диктовалось запретом природы, — в макромире. Это было не только лишним, но просто вредным и привело к ошибке. Анализ этой ситуации, несомненно, был полезен и поучителен как предостережение будущим физикам. Недаром над оптическими трудами Гёте размышляли и его современники, и учёные более позднего времени: Тимирязев, Столетов, Вернадский, Бор, Гейзенберг и другие.

Щедрый и мелочный

Есть и иные, не научные, причины ошибок Гёте. Они связаны с его личностью, с особенностями этой сложной натуры.

В позиции, которую Гёте занял со своей теорией цвета по отношению к другим теориям, к другим учёным, выразились прежде всего противоречия его характера, весь диапазон его личных качеств и пристрастий. Он как бы выплеснулся во всём своем многообразии, в сочетании мудрости и мелочности. В период бурного увлечения загадкой цвета проявился тот Гёте, о котором писал Энгельс: «Гёте то колоссально велик, то мелочен; то непокорный, насмешливый, презирающий мир гений, то осторожный, всем довольный, узкий филистер».