— А зачем же такую красоту обстригли?

— Завшивела.

Они стали приходить к «Красотке», приносить что-нибудь из домашних передач, карандаши и листочки бумаги. Поручили Ирке читать девочке вслух книжки — брали их на время из игровой комнаты. Ирка читала скверно, без выражения, а многие слова преодолевала и вовсе по слогам. Маленькая слушательница терпением не отличалась, и послушав пару минут такого «бу-бу-бу», уносилась прочь.

— Не любит она у вас читать, — жаловалась Ирка.

Жанна разговаривала мало, иногда вдруг начинала кружиться и танцевать, словно в ней просыпалась какая-то радостная сила. Потом также внезапно останавливалась и, улыбаясь, смотрела в глаза зрителям, словно проверяя реакцию.

— Может, она из цыган? — предположила Света Коц. — Ай на-нэ, на-нэ, на-на…

Света стала напевать что-то предположительно «цыганское» и крутить над головой руками — делать «фонарики». Жанна наблюдала за ее импровизацией с интересом, но не более. Наташкина мама принесла ей несколько платьиц. Они были не новые, но сколько у малышки было радости!

— У меня тоже была красивая юбочка, — вспомнила она тогда. — Мне мама ее из своего зонтика сшила.

— Хм… Юбку ей мать из зонта сшила… Ну совсем уже…, — Ирка говорила как бы «себе под нос», но достаточно громко. Ее вежливо попросили:

— Ира, затухни…

Саня после этого все никак не могла успокоиться, и, наконец, спросила у подруги:

— Про юбочку из старого зонта… Это ведь ерунда какая-то?

— Ну почему ерунда, — зло ответила Наташка. — Отец Жанкин, может, пил. Снес все из дома, хоть шаром потом покати..

Наташка знала, о чем говорит.

Прошло столько лет, но Саня помнила взгляд девочки. «Красотке» было тогда года три с небольшим, и для нее они с Наташкой были «взрослыми тетями». Она смотрела молча. Она не говорила ни слова, но она просила. Она просила не оставлять ее здесь. Они ведь уже полюбили ее!

В то утро в палату просунулась Иркина голова:

— Вашу Жанку сейчас увозят! В детдом!

Вся палата облепила подоконник: под окнами стояла машина «Скорой помощи». Перед ее открытой дверью застыла маленькая фигурка в огромной, перехваченной на поясе, телогрейке, полностью закрывающей такие же не по размеру валенки. «Красотке повязали «по-бабски» ситцевый белый платок. Все казенное. Медсестра наклонилась к девочке, что-то сказала ей и слегка подтолкнула к открытой двери машины. Жанна еще немного помедлила, потом шагнула вперед. Машина тронулась.

«— Мамочка! — сказал он и заплакал. — Это правда, что она была пропащая?

— Неправда! — сказала старуха и взглянула на небо. — Я хорошо знала ее, но многое поняла только за последнюю ночь! Хорошая она была женщина! И Господь Бог скажет то же самое, когда примет ее в Царствие Небесное! А люди пусть себе называют ее пропащею!»

Все. Чаша полна до краев.

Запах булочек с корицей и свежемолотого кофе щекотал ноздри: книжный отдел соседствовал с кафетерием. Сегодня на завтрак Мика довольствовался растворимым и галетой, задержавшейся на его кухне вопреки указанному ей сроку годности. Мика был на мели. Проснувшись, он уже знал, что придет именно сюда, и чувствовал, что это почему-то для него важно. По левую руку располагались ряды эзотерической литературы, по правую — поэзия. Что бы она не выбрала, он одинаково хорошо играл как на одном, так и на другом поле. В проходе уже появлялись покупательницы, но студентки его не интересовали: та еще публика — денег нет, и так и норовят забеременеть. Встречаются, конечно, и студентки с деньгами, но к ним» в нагрузку» обычно прилагается отец, пристально наблюдающий и за дочерью, и за собственными капиталами. Наконец появился предмет его ожиданий. За сорок. Дорогие туфли и сумочка (в этом-то уж он разбирается!). «…и умирал у ног ее мужчина… Рембо? Или Рильке? Вот ведь, все на «Р»… Нет, Ремарк — это проза…Взять и того и другого, а потом уже спокойно поискать это стихотворение? Дома уже лежит несколько недавно купленных книг, дожидаясь своей очереди …Теперь бы еще найти, где же мои господа на «Р» среди множества прочих их собратьев по перу…». Мика пришел сюда раньше, поэтому и ориентировался лучше. Он уронил томик стихов Рембо прямо к ее ногам, надеясь при этом, что у дамы хорошее зрение, и она сможет разобрать фамилию автора на обложке. Ее зрение его не подвело, и через несколько минут между ними уже завязалась оживленная беседа. Да, он тоже «болен» поэзией, и это неизлечимо. Неизлечимо настолько, что и сам он пишет стихи. Да, вы могли видеть интервью со мной по местным каналам, но нет, не в этом- в прошлом году. Какие прекрасные аквамарины у вас в кольце! Да, немного разбираюсь. Вы знали, что аквамарины — талисманы для деловых людей? Они развивают красноречие и помогают владельцу одерживать победы. Кристаллы- это ведь тоже поэзия, рожденная когда-то в недрах неведомых звезд. Они меня вдохновляют, как и любая красота. Ведь нужно во всем искать красоту, нет, не ту «красоту», что нам агрессивно навязывают, чтобы сбыть как можно больше товаров и услуг. Красоту сокровенную, скрытую. Нужно устремлять к этому подрастающее поколение. Да, у меня есть некоторые идеи. Проект работы с молодежью. Но, как всегда, проблемы с инвестициями… С удовольствием приму Ваше приглашение. Буду рад представить свои мысли, свое творчество на суд столь прекрасной публике. До встречи!

Новоиспеченный поэт нисколько не волновался по поводу своего предстоящего выступления в клубе «Хариты», куда его так любезно пригласила в качестве «особого» гостя новая знакомая. Микаэль бережно хранил старый выпуск журнала «Иностранная литература», в котором он когда-то обнаружил переводы стихотворений нескольких малоизвестных современных французских поэтов. Некоторые переводы представляли собой «белый стих». В общей сложности их было около пятнадцати, но память Мику до сих пор не подводила. Пришло время познакомить с современной французской поэзией глубокоуважаемую публику, умолчав, правда, что автор — совсем не он. Вперед, к новым знакомствам! Дамы, особенно после сорока, жаждут иллюзий, столкнувшись однажды с пустотой собственной жизни. В таких клубах, как «Хариты», нет двадцатилетних — им еще не нужно смотреть внутрь себя, они расширяются вовне, как пьянящий аромат, завоевывают пространство, демонстрируют себя миру, полные задора и амбиций. С годами все начнет меняться:» У нас с мужем прекрасные отношения. Мы так хорошо друг друга знаем, что понимаем друг друга и без единого слова. Нами столько вместе пройдено, столько пережито!» Но где-то на задворках сознания шевелится подлая мыслишка:» Мы можем за целый вечер не перекинуться и парой слов: мы больше не интересны друг другу, все это просто привычка, общие дети, совместное хозяйство.» И смена прически и гардероба здесь не помогут. Пришло время искать новую себя в себе старой. Его мать сейчас как раз в таком возрасте. Мика невольно воскресил прошлое…Она появлялась всегда неожиданно: в облаке медных волос, тонкая и чувственная, словно с иллюстраций Марселя Нино Пажо к «Дон Кихоту». Приносила с собой запах фиалок «Violettes de Toulouse» и пугала своим смехом тишину в их доме. Мать с силой притягивала Мику к себе, будто желая его впитать, потом отстранялась:

— Дай, посмотрю на тебя! — с интересом вглядывалась в каждую черту его лица, а затем покрывала лоб и щеки легкими быстрыми поцелуями.

— Ты — лучшее, что получилось у меня в жизни! Ты — мое произведение искусства!

Бабушка при этих ее словах мрачнела и уходила на кухню, где потом долго стояла у окна, словно высматривая кого-то на дороге. Может, она размышляла, какое же заклинание наложить на эту проклятую дорогу, чтобы дочь перестала уезжать, и осталась, наконец, с ними. Осталась с Микой. Но такого сильного заклинания не существовало. Она опять исчезала, как исчезает лунный свет с приближением рассвета. Мика просыпался и обнаруживал, что мамина комната пуста, остался только запах фиалок на ее подушке. Видимо опять протрубил какой-то одной ею слышимый рог, заставляя вновь устремиться на поиски «любви всей ее жизни». Когда Мика был совсем мал, бабушка объясняла, что мама уехала в другой город, чтобы заработать там денежек и прислать Мике чудесные подарки, а то и вовсе потом забрать его к себе, когда основательно обустроится. Но со временем, решив, что он уже вполне разумен и может сам разобраться, что же на самом деле происходит, стала просто отмалчиваться: громыхала посудой, принималась ожесточенно тереть столешницу, словно заметив на ней проступившее вдруг лицо дочери и стремясь навсегда стереть ее из их жизни. В последний раз, когда мать вновь объявилась, она прожила дома дольше обычного, и в сердце Микаэля поселилась робкая надежда, что теперь так будет всегда. Это было чудесное время! Они были не разлей вода.» Мы с тобой дружки! — смелась мать, взъерошивая ему волосы. Микаэль даже решился спросить у нее о своем отце.» Знаешь, для творчества нужна свобода. Очень непросто приручить настоящего художника к быту, всей этой обыденности, да и отцовству. Твой отец говорил:»Нет ничего более враждебного искусству, чем «детская коляска в передней». Не думай об этом, и не думай о нем плохо». Мика решил, что тот просто был женат. Они с матерью то и дело что-то обсуждали, спорили, много смеялись и вместе читали, ходили в художественный музей и не обошли своим вниманием местный театр. Было куплено много книг по искусству, и мама забавно передавала истории своего знакомства с разными художниками. Однажды он проснулся словно от чьего-то прикосновения. Было еще рано: солнечные лучи робко начинали проникать в комнату, перекликались ранние птахи, и небо было чистым, без единого облачка. Все словно было озарено любовью. На его столике лежал карандашный набросок: тонкий женский профиль, склоненный над лицом ребенка. Внизу маминой рукой было выведено: «Люблю тебя!»

— Мама! Это ты нарисовала? Здорово! Это правда здорово! — он бросился в ее комнату, но та была пуста. На кухне бабушка крошила что-то с таким видом, словно наконец-то добралась до врага всей своей жизни.

— Бабушка, смотри! Это мне мама нарисовала!

— И что мы с этакой-то красотой делать теперь будем? Может, зад свой голый прикроем? — ответила та с горечью. Денег всегда не хватало, а мама снова уехала. Мика был худеньким и высоким, быстро вырастал из только что, казалось бы, купленной одежды, чем приводил бабушку в отчаяние — нужны были новые траты, дочь же присылала иногда новые книги по искусству, а со временем прекратилось и это. Потом на смену его детской отверженной любви пришел «сложный возраст»: он ненавидел мать за то, что ее нет рядом, а себя за то, что все еще ее ждет, считая это слабостью. Стараясь «держать лицо» даже перед самим собой, холодно постановил, что каждого человека должен кто-то родить, этот закон природы обойти никому еще не удалось. Что ж, его родила «эта женщина». Ну и Бог с ней, забыли. Потом, напившись (дворовая босота праздновала то ли возвращение чьего-то брата из армии, то ли из мест не столь отдаленных, а может и то и другое вместе) орал:» Да пошла ты! Поняла? Пошла ты!» Дворовое общество посчитало, что речь идет о какой-то его подружке, и гудело одобрительно: «Правильно понимает! Суки они все!»