Женщиной, когда сияла

Пышность твоего величья

Сон, фантазия и призрак.

В третий раз тебе являюсь

Ныне чудищем двуполым,

Нежность женщины скрывая

Под оружием мужчины.

И затем, чтоб ты, растроган,

Защищал меня охотней,

Я хочу тебе поведать

О делах моих и бедах.

Знай, что при дворе Московии

Родилась я благородной,

Мать моя была несчастна,

Значит, хороша собою.

Потому и загляделся

На нее изменник; имя

Не могу назвать, не зная;

Храбрость же его я мерю

По моей, его желаний

Воплощением являясь.

Жалко мне, что крещена я,

А не то б могла поверить,

Что один из тех богов он,

Что в своих метаморфозах

(Дождь златой, и бык, и лебедь)

Обманул Данаю, Леду

И Европу. Но напрасно

Свой рассказ я разбавляла

Низкими страстями; нужно

Было рассказать подробней

Мне про то, как мать, поверив

Этой хитрости любовной,

Как никто была красива

И как все была несчастна.

Эти глупые обеты,

Клятвы и супруги имя

Так ее задели душу,

Что она поныне плачет;

Он же был таким тираном,

Как Эней в Троянской битве;

Только шпагу ей оставил

Пусть она покуда в ножнах

И сверкнет в конце рассказа.

От непрочного союза,

Что, связавшись, развязался,

Преступления иль брака

(Хоть оно одно и то же)

Родилась я столь похожим

Матери моей портретом,

Что была не красотою,

Но несчастьем ей подобна.

Тут и прибавлять не надо,

Что счастливою судьбою

Я обделена в наследстве

И бедою лишь богата.

Но одно тебе скажу я:

Тот обманщик, захвативший

Честности моей трофеи

И моей гордыни пепел,

Был Астольфо... О, как бурно

Вспыхнуло и загорелось

Сердце, оттого лишь только,

Что врагом его зову я!

Был Астольфо тот обманщик,

Что, забыв былую славу

(Ведь когда любовь промчалась,

Забывают даже память),

В Польшу прибыл, и, надеясь

На великое наследство,

Он вступает в брак с Эстрельей:

Не звезда, а факел дымный

Моего она заката.

Кто поверит, что звезда

Любящих соединяет,

Раз теперь звезда отторгла

Их жестоко друг от друга?

Я печальна, я несчастна,

Стала грустной, стала дикой,

Стала мертвой, стала странной,

То есть все во мне смешалось,

Как в аду, столпотвореньем

Вавилонским стала я.

И жила в немой печали

(Ибо есть такие беды,

Что о них вещают чувства

Много лучше, чем слова),

Молчаливо повествуя

О страданьях, но однажды

Виоланта, мать (о небо!)

Прорвалась в мою темницу,

И страдания толпою,

Наступая друг на друга,

Из груди моей изверглись.

Я ее не постеснялась:

Раз известно человеку,

Что свою вину поведал

Он тому, кто сам виновен,

Говорить как будто легче:

Иногда нам помогает

И дурной пример. С участьем

Жалобам моим внимая,

Мать утешила своими:

Тот судья, кто сам преступен,

Никогда не судит строго!

И, на опыте увидев,

Что забывчивое время

И свободное безделье

Бед ее не облегчили,

Мне она дала совет:

Должника погибшей чести

Разыскать и хитрым словом

Возвратить ее заставить.

И, чтоб это приключенье

Легче обошлось, надела

Я мужское платье, шпагой

Опоясалась старинной:

Вот теперь из ножен выну

Я ее, как обещала.

Мать, с гвоздя ее снимая

И на ней читая знаки,

Молвит: "Отправляйся в Польшу,

Попытайся самым знатным

Показать клинок вот этот.

Может быть, средь них найдется

Кто-нибудь, кто пожелает

Облегчить твои страданья

И твою судьбу поправить".

Так я в Польше очутилась:

Это опущу в рассказе.

Знаешь ты, что конь понес

И примчал меня к подножью

Башни той, где я повергла