Крыса активировал Дар, ударил плотной струей огня. Мы с Харуко отпрыгнули в разные стороны, едва не попав в этот автоген. Огонь проплавил стекло — то потекло прозрачной мякотью по стенам. В образовавшуюся дыра сразу же ворвался целый поток шума — грохота колес поезда, ветра, гудков, стука вагонов.

Крыса выругался, смахнул с пальцев искры. Вновь рванул ко мне.

Я понял, что если битва продолжиться тут, то могут пострадать другие пассажиры. Поэтому нужно было срочно увести противника в безопасное место.

— Харуко, беги к проводнику, предупреди об опасности!

— Но...

— Я справлюсь!

На самом деле я просто не хотел вплетать в эти разборки девушку, потому отправил отсюда. Сам же, отвесив Крысе звонкий подзатыльник, сиганул прямо в расплавленное окно.

Крыса рассвирепел. И тоже рванул за мной.

Конечно же, я не выпрыгнул под колеса поезда. Ловко зацепившись за небольшие выступы над окном, я подтянулся и заскочил на крышу вагона.

Крыса тоже оказался не пальцем деланный. И также оказался наверху.

Все вокруг грохотало, поезд набрал максимальную скорость и мчался на всех парах вперед. Поверхность вагона под ногами тряслась и было сложно удержаться. А еще к этому необходимо было драться с Крысой.

Противник остервенело швырнул в меня огнешар.

Я пригнулся. И едва не полетел вниз, в самую грохочущую бездну.

Крыса довольно оскалился. Вновь активировал Дар.

Целый сноп искр сорвался с его ладоней. И вновь тонкая гудящая струя огня прорезала метал, направляясь прямо ко мне.

Нужно было уходить. Еще один такой залп — и он будет резать сидящих пассажиров. Но куда бежать?

Ответ пришел довольно скоро. Я вспомнил что впереди, сразу после тепловоза, был подсоединен почтовый вагон. Там людей нет и возможность кого-то покалечить снижается в разы.

Туда я и рванул.

— Я знал, что ты трус! — в спину крикнул мне крыса.

И рванул за мной.

Самым проблематичным, как оказалось, было не уворачиваться от летящих огненных сгустков, а перепрыгивать вагоны. Сталь обшивки была замасленная, из-за чего ноги предательски скользили. В один из прыжков я все-таки поскользнулся и полетел вниз.

Ноги свесились вниз, а рука все же успела зацепиться за ребро жесткости.

Я висел прямо у окна и мог видеть, как пассажиры обедают в вагоне-ресторане. Подавали дичь, гусиный паштет, сухое белое вино. Трапеза у всех была размеренной и никто даже не обратил внимания на то, что-то кто-то болтается снаружи. Возможно, это и к лучшему — паники мне тут не нужно.

Крыса, бегущий позади, ликующе закричал.

Рано радуешься!

Я подцепил носком ботинка небольшой выступ, подтянулся. Весьма вовремя. Подскочил Крыса, ударил огнем. Но я уже перекувырнулся и ушел ему за спину. А потом сделал подсечку.

Крыса охнул, упал. Покатился к краю. Паника заиграла в глазах противника, Крыса схватил за выступ, прилип к поверхности обшивки словно пиявка.

Но висел он не долго, словно ошпаренный подскочил, вновь оказался на крыше.

Отсюда, с крыши, уже было слышно гораздо громче утробный рев механического зверя. Поезд низко рычал, гудел, сопел, разгоняя поршни и передачи, демонстрируя несравненную мощь и силу. Несколько сотен стали неслись вперед, словно таран, и остановить его ничего не могло. Упади вниз — и колеса вмиг превратят тебя в кровавое облако.

Видимо на это и рассчитывал Крыса, когда подскочил ко мне и вместо хорошего мужского удара подло толкнул в спину. Это было неожиданно. Я попытался ухватить противника, но тот словно настоящая крыса извернулся, пискнул и отскочил в сторону.

И вновь я полетел вниз, на этот раз схватиться за выступ не успел. И полетел прямо в обрыв...

Если бы не табличка «Москва — Нижний Новгород», висевшая посреди вагона, моя жизнь уже бы оборвалась. Но табличка — стальная, сделанная на совесть неизвестным слесарем, прикрученная четырьмя шурупами, чтобы какие-нибудь хулиганы не смогли ее открутить на какой-нибудь станции, — спасла мне жизнь.

Я схватился за нее, больно содрав ногти. Но что эта боль по сравнению с тем, что под ногами громыхает несколько сотен килограмм железа, выкованного в колеса? Попади туда нога — и нет ноги. Попади туда голова — нет и головы. Для колес поезда, казалось, преград не было никаких. Они готовы были перемалывать любую плоть — будь ты хорошим, или плохим, блондином или брюнетом, Крысой или Пушкиным.

Я висел на одной табличке и смотрел вверх. Мысли мои лихорадочно пытались найти выход из ситуации. И как назло ничего не лезло.