– Гуляем?
– Милиционер приложил руку к фуражке.
– Документы!

– Какие документы, милок? До пивка бы добраться.
– Кутя махнул в сторону заманчивой Тухлянки.
– А ты - "документы"...

– Так... Штраф будем платить? Или сразу в сто двадцатое?

– Сезон разойдется, я тебе сто штрафов заплачу, а сейчас на похмелку нет. Вот, думаю, может, ребят кого встречу, угостят.

– А маскарад зачем?
– Милиционер ткнул пальцем в притихших возле Кути псов.

– Животные!.. Чего с них взять?

– Я не про животных... Гирляндов-то кто навесил? Ты?

– С похмела чего не учудишь? Да и повеселее вроде...

– "Повеселее"...
– Милиционер фыркнул.
– Ладно, иди. Еще увижу, в отделении поговорим... И банты снять.

– Ага, все путем сделаем. Чего выпялились? Собачье... в лягавку захотели?
– Кутя скомандовал, и компания двинулась дальше.

Соньку удалось уломать: отпустила пивка в кредит. Две кружки. Мало того, и псам швырнула колбасную обрезь - развеселилась баба.

Кутя обтер ладонью рот, спустился с насыпи и прилег под кустиком - кепку на глаза. Собаки повозились малость и улеглись неподалеку на солнышке.

Кепка сползла, закрыла воздух. Кутя заворочался и проснулся. Солнце перебралось по ту сторону куста.

– Эй! Мил человек!
– крикнул он путевому рабочему.
– Время скажи, будь любезен!

– Полчетвертого.

Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.

– Трудодень проспал. А все из-за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот тебе и пивко.

Теперь уж и на службу поздно. Теперь только к Воробью - узнать, какой будет приговор.

Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к станции. Возле кладбища остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.

В воробьевской комнате хлопотала Ирка, Валькина подруга. Стол был накрыт, в центре стоял графин с самогоном и "Буратино".

– А Воробей?..
– Ирка выжидательно уставилась на Кутю.

– Не шебуршись, - Самогон с Лобни? Плеснула бы Валентина-то где?

– Ишь ты, плесни ему!
– Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.

Кутя вздохнул - выпить не обломится - и сел на диван, подальше от желтого графина.

– Васька-то пишет, не знаешь?
– спросил он для разговора.

– Пишет.
– Ирка вздохнула.
– Долго ему еще писать.

– Да-а-а, - согласился Кутя, - помиловки ему не видать, от звонка до звонка... Воробья-то он все ж почти до смерти уделал, хорошо башка крепкая. Другой бы враз отчалил...

– А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую!
– Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?

– Да не жмись ты! Мне это не касается...
– Кутя махнул рукой и добавил: Плеснула бы, а?

Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.

– Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?

– А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!

– Э-э...
– понимающе протянул Кутя, - тогда другой расклад. Тогда, конечно...

Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.

– Не обращает...

– Чего?

– Внимания, чего... Я ему козу, а он и не обращает.

Ирка махнула рукой.

– Недоделанный он у них: и орать не орет, и глаза косые...

Ирка ушла на кухню.

– От сивухи, может?
– вслух подумал Кутя. Оглянувшись на дверь, мигом приложился к графину и сел на диван.
– Васька-то пишет?
– крикнул он и ковырнул мозоль.

– Ты уж спрашивал. Мне пишет...
– ответили из-за двери.

– Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..

– Знаешь, Куть.
– Ирка вернулась, присела рядом.
– Только никому, да? Она доверительно погрозила пальцем.
– Никому, слышь! Лешка ему три посылки отправил: к Новом угоду, на день рождение и на майские недавно.

– Ну, дают!
– Кутя бросил мозоль.
– Хлестались, как вражье заклятое, один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны...
– Кутя пожал плечами и оглядел комнату в чистых обоях, шкаф с посудой, высокий холодильник.
– С другой стороны, Васька ему топором жизнь выправил. Что воробей до больницы знал. Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою, поил. Ты дома у него была тогда? А-а... А я часто. С бабой своей как поругаюсь - и к нему. Кровать у него тогда стояла железная, стол да две тубаретки. А ты говоришь! Без водки человеком стал, только что глухой. Может, и к лучшему: психовать меньше будет.