— Да ну, зачем? Мы же не драться с кем-то идем, — я легкомысленно махнул рукой. — Да и места цивилизованные. По-быстрому сбегаем туда-обратно, не будем отвлекать Гиену от поиска работы.

— Я бы оружие взяла, конечно, но кажется почти в любой лечебнице его приходится все равно на входе оставлять, — сказала Натаха.

— Значит обойдемся без дробовиков, — я подмигнул, и мы свернули с Толкучего рынка на улицу, ведущую к внешним воротам.

Огромное медленно вращающееся колесо было видно издалека. Оно возвышалось над вершинами сосен, как будто впереди была не психиатрическая клиника, а парк развлечений. Только никаких кабинок на этом колесе не было, было что-то вроде лопастей, как будто впереди была гигантская водяная мельница. Не то, чтобы я был большим специалистом в устройстве психиатрических клиник, но для чего там может быть вот такая вот конструкция, я не имел никакого представления. Натаха тоже недоуменно пожала плечами, так что нам ничего не оставалось, как разобраться, что это такое, на месте.

Честно говоря, даже не знаю, чего именно я ожидал там увидеть. Высокий забор, вроде того, которым окружил свое поместье Матонин? Мрачные постройки из красного кирпича? Унылых психов в смирительных рубашках, медленно гуляющих по кругу?

Но хорошо накатанная дорога привела нас в место, похожее скорее на загородный санаторий в этническом стиле. Никакого забора или чего-то подобного. В сосновом лесу на изрядном расстоянии друг от друга стояли большие бревенчатые избы. Вместо ворот — два высоких деревянных идола. Которые, может, и выглядели бы мрачными, если бы не яркие краски, которыми они были расписаны. Стиль этой росписи не вызывал вообще никаких ассоциаций. На идолы каких-нибудь индейцев больше всего были похожи. А вот привлекшее наше внимание колесо оказалось в стороне от дороги, и его основание было от нас скрыто густыми кустами.

— Это точно лечебница? — спросил я.

— Парни на воротах сказали, что сюда надо идти, — Натаха остановилась и огляделась. — Вроде бы, никаких других поворотов не было…

— Я как-то иначе, наверное, это все представлял, — сказал я и решительно направился к ближайшему дому, рядом с которым стояли примерно такие же столбы, как и на опушке, только значительно меньше.

Вежливо постучал в добротную деревянную дверь, на которой не было даже следа замочной скважины, петель или еще чего-то подобного. Странно как-то. Какая-то удивительная самоуверенность и вера в людей. В Томске даже внутри стен все дома закрывали, хотя по слухам он был чуть ли не самым безопасным городом во всей Сибири.

— Подожди, — тревожно прошептала Натаха и схватила меня за рукав. — Кажется, я знаю, что это!

— И что, нам уже пора убегать, сверкая пятками? — спросил я.

— Это Грустина, — сказала Натаха. — Точнее, вход в нее. Сам город под землей.

— Ничего не понял, но название невеселое, — сказал я. — Это какая-то тюрьма?

— Входите, не заперто! — раздался из-за двери мужской голос. Я вопросительно посмотрел на Натаху. Та развела руками. Лицо ее было удивленным и слегка встревоженным, но все-таки не испуганным. Так что что бы такое ни было эта загадочная Грустина, ничего конкретно жуткого в нем вроде бы не было.

Изба внутри оказалась не разделена ни на какие комнаты — просто пустая бревенчатая коробка. Никакой мебели тоже не было, будто построена эта изба была только как декорация, чтобы снаружи создавать впечатление привычного вида дома. Даже пол был земляным. И в центре этого… гм… павильона стоял невысокий мужчина, который сначала мне показался древним старцем — у него были длинные белые волосы и такого же цвета борода практически до пояса. Он просто стоял в центре. Сидеть здесь было не на чем.

— Вы хотите поместить кого-то к нам, не так ли? — спросил он.

— Эээ… Нет, скорее наоборот, — сказал я. — Узнать об одной пациентке.

— Ну что ж, тогда спрашивайте! — белобородый развел руками. Говорил он чисто, но с каким-то акцентом. Я бы сказал, что с финским, растягивая буквы. Ну и еще стало понятно, что никакой он не старик. Белизна волос и бороды — это была не седина, а естественный цвет волос. Глаза тоже были удивительные — очень светлые. Настолько, что почти светились. Радужка отливала лишь едва заметной голубизной.

— Катерина Крюгер-Куцевич, — сказал я. — Я не знаю, жива ли она…

— Да, она жива, — серебряная голова величественно качнулась.

— А можно с ней поговорить? — спросил я.

— Боюсь, вы не сможете, — на лице белобородого появилось озабоченное выражение. — Последние три года она практически не разговаривает.

— А при ней случайно не было золотых монет, когда она сюда поступила? — неожиданно для себя брякнул я. И чуть было не заткнул себе рот. Какого черта я вообще это спросил?! Но хозяин декоративной избы ничуть вопросу не удивился.