– Все нормально?

Солнышко пожимает плечами.

– Открой шампанское.

Это, естественно, никак не сойдет за ответ. Но я не решаюсь на нее давить. Проводив взглядом на балкон, иду к столику, на котором красуется заказанное нами ведерко с торчащей из него бутылкой. Выдергиваю, подхватываю бокалы и следую за Соней.

– Рот в рот? – предлагает она, когда наполняю первый фужер.

Смотрю на нее, чуть приподнимая брови. Отставляю бутылку, набираю в рот шипучку и, не глотая, шагаю, пока не настигаю ртом ее губы. Она сама их открывает. Приглашает, горячо дыша. Прижимаюсь и вливаю.

Стонем одновременно.

Я кладу ей на шею руку. Поглаживаю большим пальцем ее гортань. Надавливаю, провоцируя рефлексы. Когда сглатывает, толкаюсь в ее рот языком. Снова стонем. Часть второй порции шампанского выливается из Сониного рта и сбегает по подбородку вниз. Я смещаюсь, чтобы слизать эти потеки. Солнышко вздыхает и прижимается крепче.

Примерно половину бутылки этим сасным способом приходуем. Целуемся так, что губы трескаются. И ветер уже ласкает полуголые тела – я без рубашки, малышка – в одном белье.

– Ты никогда не пел для меня… – бомбит Соня.

– А почему я должен был петь? – угрюмо возмущаюсь я. Старые триггеры дают о себе знать. – Я тебе не клоун.

Ненавижу валять дурака. Еще сильнее ненавижу, когда кто-то другой его из меня хочет слепить.

– Спой.

– Соня…

– А я тебе станцую.

– Голая. У меня на коленях, – ставлю условия я.

Хотя какой, на хрен, я? Не я. Только нижняя часть меня.

– Договорились.

Делаю большой глоток из горла. Отступаю на пару шагов, пока не упираюсь поясницей в холодный металл балконного ограждения.

Я бы хотел сказать, что в тот момент во мне открылась личность рок-звезды. Но, бля… Нет.

Если то, что я толкаю, и является каким-то мощным разъебом, то не в самом стоячем ключе.

Дело в том, что я зачем-то снова вспоминаю нашу прошлогоднюю тусню в деревне… Весь тот дурно смердящий зашквар… Свой стыд и свою, мать вашу, эйфорию… Танцы, драку, ругань, приглашение в подсолнухи, Сонин игнор, свою атаку, сеновал… Первый, второй и третий поцелуи… Споры, обиду, ярость, ревность, страх, тоску, страсть, растерянность, потрясение, сумасшедшую, блядь, любовь… Все те бешеные эмоции и все те гребаные нервы!

Сука… Ладно. То, что я выдаю, баш на баш, это полнейшая, чтоб вы понимали, дичь.

Свистанув так, чтобы меня, мать вашу, весь Париж слышал, я раскидываю руки и, заряжаясь каким-то молниеносным куражом, выстреливаю затрапезный хит.

– Bu-o-ona sera… Buona sera, seniorina…

Соня прыскает. Зажимает ладонью рот. Второй держится за живот. Но у меня уже подпал. Продолжая петь, толкаю бедра вперед и двигаю ими как какой-то, мать вашу, стриптизер, задавшийся целью в штанах расшатать «слоника».

– У-у-у… Давай, давай! – Богданову это, определенно, заводит.

Она не только подогревает словами. В ладони хлопает. Сама танцует. И подпевает тоже. Жесткий позорняк, но он стоит того, чтобы видеть ее кайф.

– Скидывай… Скидывай штаны, принц!

Я ее взглядом ебу, клянусь. Выписывая бедрами немыслимые дуги, отщелкиваю пряжку. Наматываю ремень между пальцев. Дергаю с намеком, что кто-то сегодня может быть сладко отшлепан в постели. Прежде чем расстегнуть молнию, грубо сгребаю свое ебаное достоинство в ладонь.

Толчок, толчок…

Больше визга от Сони. Больше треша от меня.

– Даже если вы, ваше высочество, и спустите когда-нибудь свои миллиарды, тело вас прокормит!

Рывок змейки. Тяну брюки вниз.

Богданова хохочет, аж хрюкает. Но глаза, мать вашу, горят так, что у меня все лавой кипит.

А потом она бросается ко мне, прижимается, охуенно страстно целует… И наш французский уикенд финализируется Сониным стриптизом, одичалыми орхидейными засосами, одуряющими минетными поцелуями и животным неистовым сексом.

Где наша не пропадала… Точно не в Париже.

29

Вероятно, в том и заключается настоящая дружба .

Чуть больше месяца спустя,

конец сентября.

– Александр Игнатьевич, прошу прощения. Все на месте, – частит из селектора Анжела. – Впускать?

– Да. Пусть проходят, – распоряжаюсь сухо.

– Кофе? – предлагает умница Анжела до того, как я успеваю его потребовать.