– Пожар!!!

Постанова, конечно, убогая. На мою мать и Полторацкого впечатление вряд ли производит. Тут, вероятно, срабатывает другое: привычка выяснять все на месте.

Замки щелкают.

Я закладываю ладони в карманы брюк и, шагнув к двери, отпихиваю девчонку в сторону.

Глаза в глаза. Подрыв последних снарядов.

– Привет, мам.

[1] Здесь: Алиса – виртуальный голосовой помощник.

30

Вроде как думающий человек,

а самцовская натура берет верх.

Едва мой сухой голос прорезает пространство, которое мне охота сжечь на хрен, без выяснения обстоятельств, из глубин номера, подтягивая на ходу портки, появляется этот ебаный казенный хер Полторацкий.

– Александр, – задвигает он якобы покровительственно, на первых ощутимо потерянных нотах.

Прочищает глотку. И под моим, как мне кажется, хладнокровным, но не лишенным презрения взглядом разглаживает, я надеюсь, вспотевшими ладонями рубашку.

Казак, ни дать ни взять.

Следующим действием этой великолепной красноречивой метушни идет атака гребнем по лысеющему глобусу. Оселедца[1] у престарелого ебаря, к слову, нет. По крайне мере, на голове.

Продолжая молчать, усиливаю визуальное давление.

– Пройдемте в номер, Александр. Поговорим.

Я, в принципе, человек воспитанный. Но после этого предложения, страсть как хочется, включить лютый гоп-стайл и рассказать этому исполнительному кроту, роющему слишком глубокие ямы, все прямо здесь – в коридоре вонючей гостиницы.

Растопырить по понятиям. Расчехлить по совести. Развести по законам.

Гребаные вы предатели! Гребаные!

– Не о чем говорить, – высекаю по слогам жестко.

– Саша… Все не так, как выглядит, – все, что мама выдыхает, краснея почти так же ярко, как и в тот день, год назад, когда у нее случился микроинсульт.

Не могу сказать, что меня это, блядь, больше не волнует. Но и то, каково это – трястись по этому поводу от страха, я давно забыл. Будет нужно – окажу помощь. В остальном – пусть сама себя бережет.

В раскалывающейся от боли голове почему-то всплывает тот ужасный эпизод жизни, когда я зашел в квартиру Христова и увидел на разобранной кровати полуголую Соню. С новой силой накатывает злоба. Не на нее, конечно. На мою помешанную на власти мать. Относительно Солнышка в этот момент такая жалость захлестывает, что я едва сдерживаю стон.

Разорвать бы ту, которая повинна непосредственно в той адовой сцене. Разорвать бы! На куски! И этого державного хера с ней!

Понимаю, что мне уже должно быть похрен на все, но… Меня все еще, сука, потрошит зверски.

Ярость, стыд, разочарование, отвращение… Ничего из этого я проживать не хочу. Но заглушить не способен. Лишь сильнее киплю. Меня, блядь, расфигачивает изнутри на куски.

– Я здесь только для того, чтобы известить: наблюдаю за вами два месяца. Почти каждая встреча в этой долбаной гостинице мною записана. Жадность фраера сгубила, а тебя, гос-дед, что? – с выверенной мимикой вздергиваю бровь и ухмыляюсь. – Однажды ты уже из-за моей матери работы лишился. Неужели жизнь ничему не учит? Плоть слаба?

– Что ж… – шелестит старый козел со скрипом. – Плоть можно обуздать. А вот сердце подводит. Не только меня, правда? Ты ведь сам… – пауза, и жалкая усмешка. – Шесть дней назад был в Киеве.

Это изобличение звучит как взрыв. Разрывая барабанные перепонки, он оставляет после себя только писк неисправности. Сердцебиение следом в ровную линию ложится. Нутро трещит от натуги в попытке поднять ее хоть в одной точке. Но это, знаете, тот момент, когда твоему организму не хватает мощности, чтобы механизм заработал.

Жжение и покалывание сменяет дрожь.

Я совершаю вдох и, прищуриваясь, на первом ударе сердца, ощущаю себя будто в какой-то древней короткометражке о Диком Западе. Образно говоря, выхватить из кобуры пистолет и закричать Полторацкому в рожу крылатую фразу «В городе новый шериф» возможности нет. На амбициях подмывает, конечно. Но я понимаю, что любой эмоциональный выплеск чреват последствиями. Не время сейчас стреляться. Выдерживая абсолютно, как мне самому кажется, хладнокровное выражение лица, медленно перевожу взгляд на мать. Смотрю только для того, чтобы убедиться: она тоже в курсе.