Один – один.

И мысли врассыпную.

Почему мать молчала? Что задумала? Как мне действовать дальше?

Совершенно точно одно: прогибаться я не стану.

Так ничего и не сказав, разворачиваюсь и, сохраняя видимость того, будто меня ничем не пронять и не пошатнуть, неторопливо покидаю гостиницу.

По пути в цветочный магазин все, что я делаю – усердно таращусь на дорогу и пытаюсь справиться с гребаными скачками давления. Принять осведомленность матери удается с трудом. Не то чтобы я реально мнил себя неуловимым, но полагал, что раз она молчит, значит, наши отношения с Соней остаются тайной для всех.

Дебил. Наверное, это единственное, что я способен о себе сказать сейчас. Но рефлексировать некогда. Принимаю решение действовать по обстоятельствам. И давить на то, что связь матери с Полторацким в любом случае нарушает больше соглашений. Это главное, что я должен дать им понять.

На выписке Чарыных жены с ребенком отключаю великого комбинатора и нагибатора полностью. Даю голове остыть, а сердцу – расслабиться. Пока не вижу в веселой толпе родни и друзей Чарушиных свою Богданову.

Как я должен расслабиться, когда она смотрит?

Многое способен вынести, не моргнув глазом. Но один лишь взгляд Сони – есть в нем нечто запредельно химическое – вызывает у меня резкий выброс адреналина. Это первым делом. Сразу же за этой реакцией в мозгу вырабатывается дофамин. Дальше меткими выстрелами летят эндорфины.

Вроде как думающий человек, а самцовская натура берет верх. Беснуется и готовится к каким-то ритуальным, мать вашу, танцам. Просыпаются определенные первобытные замашки, природой которых заложено агрессивное доминирование и диковатая демонстрация силы, достоинства и, сука, красоты своего вида.

Я очарован, возбужден и охренеть как сильно влюблен.

С трудом держу дистанцию. Но, блядь, судя по тому, как стремительно краснеет Соня, взглядом выдаю себя с лихвой. Хорошо, что все остальные сосредоточены на выходящих из роддома Чарушиных. Солнышко тоже уводит свое внимание на них. Я беру из рук отца Тёмыча шампанское и подключаюсь к торжеству. Вскоре реально радость за друга чувствую. Ну, и зависть, не скрою. Самую малость.

В нашей пятерке уже двое обзавелись семьями и стали отцами. Тоха на подходе. Подумать только! От этого ебаря-террориста никто не ожидал, что он когда-либо надумает остепениться. А он взял и влюбился в одну из младших сестер Чары. Я давно замечал, что у него к ней что-то нездоровое. Предупреждал, конечно, чтобы не вздумал трогать. Так этот маньяк мало того что вскрыл Маринку, еще и обрюхатил ее. Чарушин, естественно, рвал и метал, когда узнал. Думал, убьет его. Ну, он, разумеется, попытался. Если бы не мы с пацанами, точно бы добром не кончилось. А потом появилась сама Маринка, и… Всем сразу стало понятно, что у них все более чем серьезно. Вот теперь ждем следующую свадьбу в январе.

На мыслях о свадьбе меня передергивает. Пара секунд уплывает, прежде чем я возвращаю себе контроль.

Соня держится отстраненно. Во время общей фотосессии и за праздничным обедом в доме Чарушиных не заостряю на этом внимания. Полагаю, что делает так с целью долбаной конспирации. Но чем ближе день клонится к ночи, тем острее становится мое беспокойство.

Гул за ребрами нарастает.

Я забываю, что устал. Забываю, что мечтал о том, чтобы отрубиться и поспать, наконец. Забываю о матери с Полторацким.

Общаюсь то с одним, то с другим. Часто выхожу курить. И вдруг… После очередного возвращения с улицы я вижу, как проснувшегося мальца Чарушиных берет на руки моя Соня. И все. Трындец.

Все внутри меня обмирает.

Дышать не способен, пока смотрю на нее, понимая, что хочу, чтобы это был наш с ней ребенок.

Никогда не триггерило на детей. Даже когда Соня рассказывала о беременности, не было этого навязчивого желания, чтобы малой случился. И вот вдруг… БАБАХ! Шандарахает внутри, блядь, так мощно, что последние нервные спицы рвутся.

Вдох. Выдох.

Но видение не исчезает. А с ним сохраняются и все мои чувства. Да не просто сохраняются… Нарастают люто.

И вот уже мои ебучие тараканы играют на вырванных спицах, как на струнах гребаной гитары. Бамболео, мать вашу.

Смотрю на Соню с младенцем и взгляд отвести не могу.

Прежде чем Тоха засаживает мне носком туфли в голень, на террасе Чарушиных успевает воцариться напряженная тишина, в которой все остальные, не скрывая неловкости, подают мне сигналы приглушить вспышку своей одержимости.

Соня краснеет и спешит вернуть ребенка Лизе.

– Мне нужно в уборную, – шепчет, но я, несмотря на пение сверчков, которые выступают в моей башке сразу после тараканов, отчетливо слышу каждое слово.

Положив на все, вхожу в дом следом за Солнышком.

Не даю ей закрыться в ванной. Удерживаю дверь, сам внутрь помещения шагаю и только после этого проворачиваю замок.

– В чем дело? – выдаю неровно. – Ты избегаешь меня?

Сердце тревожно разбивается, когда Соня опускает взгляд и пытается отвернуться. Ловлю ее талию руками. Впиваясь пальцами, сжимаю.