Я вонзаю иглу в свою кожу ровно настолько, чтобы почувствовать легкую боль и пускаю каплю крови. Сдержанность Джека покрывается волдырями. Это пузырь, почти готовый лопнуть.

— Я даже не знаю, туда ли ввожу. Ты хочешь, чтобы я промахнулась? — спрашиваю я, и, прежде чем вопрос успевает сорваться с моих губ, он выхватывает иглу из моей руки и вонзает ее в яремную вену, вводя лекарство.

Моя торжествующая ухмылка слабеет под горячим взглядом Джека, и я проваливаюсь в сон без сновидений.

Глава 17

Инерция

ДЖЕК

Горькие ноты дягиля и сладкой ванили наполняют мою холодную комнату. Даже в бессознательном состоянии, присутствие Кайри в моих владениях столь же непреодолимо и всепоглощающе, как и сами ее духи.

Как и сам цветок дягиля, родом из арктических пейзажей, она создана для меня, ее увядшие лепестки ждут, когда их оживят.

Я вынимаю иглу и поднимаю ее обмякшее тело на руки. Осторожно опускаю ее на каталку и провожу тыльной стороной пальцев по ее ничего не выражающему лицу. Я убираю рыжеватые пряди с ее закрытых глаз, любуясь тем, как густая бахрома ресниц неподвижно лежит над высокими скулами.

Сжимая в руке шприц, я наклоняюсь к ее уху и шепчу:

— Ты знаешь, как сделать меня чертовски диким, лепесточек.

Я бросаю шприц на стальной поддон и направляюсь к термостату. Температура понижается на несколько градусов. Не так холодно, чтобы она замерзла, но достаточно зябко, чтобы я мог разглядеть, как ее теплое дыхание затуманивает воздух при флуоресцентном освещении. Искусственный свет придает ее коже бледный оттенок, а ее пухлые от природы розовые губы приобрели легчайший оттенок голубого.

Прям как в тот раз, когда я впервые увидел ее в камере, где она проверяла мою сдержанность, нажимая на все мои кнопки, пока я не захотел задушить ее, либо трахнуть.

Мой член становится тверже при этой мысли. Ослабляя давление брюк, я расстегиваю молнию, мой хищный взгляд устремлен на спящую красавицу, беспомощно лежащую на моей территории.

Сколько раз я представлял ее себе именно такой. С самого первого момента, когда услышал звенящую мелодию ее смеха, и он прокрался, как гребаный вор, прямо под мою защиту. Застигнутый врасплох, я не был готов, когда повернулся и увидел ее с сияющей улыбкой. Словно яркий солнечный луч, вторгшийся в мое темное убежище.

Я посмотрел в ее пленительные бледно-голубые глаза и понял — через долю секунды — что она станет моей погибелью.

И все темные, порочные мысли, которые я изо всех сил старался отогнать, когда пытался убрать ее подальше от себя, — я чувствовал себя бессильным. Она была так чертовски красива. Ее запах мучил меня. Ее смех вызвал огненный жар под моей холодной кожей, когда я тщетно пытался представить, как звучали бы ее крики в агонии.

Она поглотила меня с первого дня.

И с безжалостной яростью я жажду наказать ее за это.

Эта чертова рубашка с бантиком на шее подталкивала к тому, чтобы я сломался, и я хотел поскорее снять ее.

Я утолил голод, сначала сделав набросок ее фигуры, запоминая каждый контур ее лица. Каждый соблазнительный, сексуальный изгиб ее тела я запечатлевал в своей памяти очередным мазком.

Единственная из моих одержимостей, с которой я никогда не снимал плоть. Лишь изредка позволяя себе фантазировать о том, как выглядели бы ее хрупкие кости, я был слишком осторожен, чтобы облечь эти образы в физическую форму, опасаясь, что не смогу остановиться.

Когда я не мог выбросить из головы ее голубые глаза, я вывел гималайские голубые маки, чтобы они точно соответствовали оттенку ее поразительных ирисовых глаз, и вся моя оранжерея превратилась в святилище ее красоты.

В любой момент я мог бы прекратить свои мучения. Я мог бы сломаться и вспороть ее, мучительно содрать с нее кожу, вознаградиться призом, который, как я уверен, скрывается под ней; той нежной подъязычной костью, которую я почувствовал, когда моя рука сдавила ее красивое, стройное горло. Настоящая звезда для моей витрины с трофеями. Я мог бы превратить ее в пепел, воспоминание легко стереть из памяти, а останки развеять по маковым грядкам.

Потребность отдаться неутомимому влечению и заставить ее исчезнуть была мучительной, я боролся с этим каждый день, входя в двери университета. В противном случае, если бы одержимость продолжалась, — это привело бы к нарушению моих собственных правил.

Она искушала меня бросить вызов своей природе.

Она была угрозой.

И прямо сейчас вызывающий вид ее нежной кожи — слишком большое искушение, манящее меня потянуться за скальпелем на подносе.

Доведенный до дикости, я разрываю последние остатки своей слабой сдержанности, бросаясь к ее успокоенной ангельской фигуре на каталке и просовывая острое, как бритва, лезвие инструмента ей под рубашку.