Кто знает, на самом ли деле эта пуля была вынута из раны? А может, ее нарочно подсунули родичам? В операционной-то никого из своих не было. Но Мыой поверила этим тварям. Допустим на миг: старика и впрямь убило этой пулей. Так ведь явно никто в него не целился, пуля была шальная, дурная, как говорится, пуля. На войне каких только несчастий не случается! А Мыой вот поверила подлецам, озлобилась, даже о мести заводила речь. Потом, когда сюда нахлынули «умиротворители», все в черном, как полчища муравьев, она записалась в отряд «гражданской охраны». Стала ходить на учения, даже винтовку получила. Соседи — кто ближе жил, кто подальше, и стар и мал — все в один голос отговаривали ее, да разве она послушает кого. Люди-то нрав ее знали. Была она обручена с соседским парнем, Фаем его звать. Только он ушел в Освободительную армию, теперь, говорят, взводом командует в батальоне «Плая-Хирон». А Мыой, невеста его, обучается военному делу в своей «гражданской охране». Но при этом замуж не выходит и вроде не гуляет ни с кем. Соседи думают: может, любит еще жениха-то, ждет его? Кто посмелее, спрашивали ее: «Слушай, Мыой, а ну как Фай вернется, что делать будешь?» — «Ну, — отвечала она, — стрелять я в него не буду, но пулю от «АК» ему покажу…» Люди терялись в догадках; кое-кто считал даже: она, мол, наш человек, засланный сюда. Но, будь это правдой, тетушка Тин и, уж во всяком случае, Шау Линь знали бы. Так нет ведь! А с тех пор как к ней зачастил помощник начальника полиции Минь, доброе отношение к Мыой, теплившееся еще в сердцах у соседей, улетучилось. Минь — сволочь! Раньше, не так уж давно, года два-три назад, когда янки торчали еще в Биньдыке, они нанимали на «службу» к себе (это так и называлось — «американская служба») молодых девушек. Каждая заводила вдобавок любовника из вьетнамцев. Продавая янки свои ласки, девки эти несли домой деньги, кормили полюбовников, избавляли их от солдатчины. Сами молодчики-то и пальца о палец не ударяли: знай себе полеживали, покуривали, дулись в карты; только и дел у них было — выслушивать сетования девиц да утешать их. Сколько состояло девиц на «американской службе», столько же числилось при них и этих молодчиков. Их прозвали «постельными трудягами». «Постельным трудягой» был и Минь. Потом янки убрались восвояси, девки лишились «работы», само собой, Минь оказался не при деле. Вот он и вернулся в деревню. Родители его торговали рыбой, но он предпочел другую «карьеру»: стал платным осведомителем полиции, опасным и злобным, как гадюка… Янки ушли, но следы их остались и то и дело дают о себе знать. Люди, завидев Миня, отворачивались. Теперь отвращение это перешло и на Мыой. Словно дух какого-то закоренелого негодяя вселился в нее. Но куда подевалась истинная ее душа? Землякам противно было смотреть на нее, вызывающий смех ее резал слух.

Точно одержимая, она пересмеивалась и перемигивалась с Минем, с солдатами. Во дворе у нее под деревом вушыа [26] стояли теперь стол и стулья, здесь она принимала гостей. Минь приносил самогон, мясо и устраивал с солдатами попойки. На дворе ее, за зеленой изгородью, стоял шум, как в кабаке, точнее — как в солдатском кабаке. Однажды в полдень, когда в деревне покой и тишина, пьяные гуляки о чем-то заспорили; Мыой выхватила у кого-то из солдат винтовку и пальнула три раза подряд. Три выстрела — три кокоса с перебитыми черенками бултыхнулись в канал. Солдаты захлопали в ладоши, заорали и давай снова наливать друг другу водку…

Что учуяла Мыой этой ночью? Отчего так долго плелась за нами?

Чертово отродье! Тин налегла на мешалку, растирая бетель с известью в бамбуковой ступе.

Нет, Шау Линь не будет сегодня ночевать в саду. Но если увести ее отсюда, спрашивается — к кому? Так поздно и не упредив заранее?

Тин положила в рот порцию бетеля. «Нет, Мыой не посмеет причинить зло Шау Линь, не посмеет тронуть ее в моем доме, — думала она, старательно жуя бетель и наслаждаясь острым его вкусом. — Не могла она так низко пасть и стать соучастницей преступления. Под напускным поведением ее скрывается нечто неприметное, неясное покуда — то засветится вдруг, то угаснет. Я сердцем чувствую это… Кто, как не я, помог ей родиться на свет? Да и все сверстники ее здесь, в деревне, не миновали рук моих. Может, она и не всегда вспоминает об этом, но знает — знает наверняка. Ежели встретится где — приветлива, почтительна; в такие-то минуты невольно видишь в ней прежнюю Мыой…»

Тетушка встала, вошла во внутреннюю комнату, подняла полог над лежанкой и, поглядев на двух девушек, прикорнувших рядком, спросила тихонько:

— Шау, ты не спишь, доченька?

— Нет, матушка.

— Спи, милая, все будет в порядке.

Выйдя из комнаты, Тин заперла наружную дверь, прикрутила фитиль в лампе, потом вернулась и улеглась под пологом рядом с дочкой, все так же неспешно жуя бетель.

Этой ночью, после двукратной встречи с Мыой на дороге, все трое никак не могли уснуть. Они лежали, прислушиваясь к плеску волн на реке, не умолкавшему всю ночь…

Еще издали я узнал его, журналиста Чан Хоай Шона. Да, это и был Щербатый, мой старый школьный приятель, отпрыск дядюшки Нам Ньеу, державшего европейскую аптеку в самом начале нашей улицы.

Он переправлялся сюда в лодке вместе с людьми, ехавшими собирать плоды.

Сегодняшняя демонстрация перед местной управой, где люди потребовали разрешения побывать в садах своих в старой деревне, увенчалась победой с легкостью, которой никто и не ждал. Вся троица — Лонг, Ба и Фиен — выказала единодушие, хотя побуждения у всех были разные. Капитан Лонг уже давно не одобрял угона людей с обжитых мест в стратегические поселения. Они, по его мнению, все равно рано или поздно взбунтуются и вернутся на старые места. Пускай, считал он, народ возвращается к своим домам, садам и полям. Потом туда надо ввести солдат, расположить их в ключевых пунктах, они будут и контролировать территорию, и расширять ее. Впрочем, такова была программа целой группировки, ее поддерживали «наверху», но к реализации не приступали — не хватало войск. Начальник полиции Ба, тот рассуждал просто: ежели нет у людей ни полей, ни садов и они в поте лица должны каждодневно добывать себе пропитанье, что, спрашивается, с них возьмешь? А ведь при негласном дележе именно эта часть населения стала источником его доходов. Теперь же, хоть до крови мордуй их, гроша не вытянешь. Ну а депутат Фиен считал: стратегическое поселение похоже на слишком туго накачанный мяч, лучше бы приоткрыть клапан и выпустить лишний воздух. Именно он, Фиен, вышел на крыльцо управы и прокричал в бумажный рупор во всеуслышание:

— Земляки, соседи! Пожалуйста, поезжайте, собирайте плоды в садах! Только, прошу, помните об одном: когда самолеты правительства позовут вас обратно, садитесь в лодки и возвращайтесь вовремя! Алло! Алло!..

Нынче утром весь канал огласился плеском весел, больше сотни лодок плыли наперегонки по течению, с неба за ними надзирала «старая ведьма». Журналист Чан Хоай Шон сошел с одной из лодок на пристани, постоял, глядя, как лодочник гребет назад, потом сел в другую лодку, в третью и так постепенно все дальше углублялся в нашу зону. Пока наконец не уселся в партизанскую лодку, которой правила Малышка Ба: она, по просьбе журналиста, должна была доставить его к дому старого Хая, где его ожидала встреча со здешним высшим командованием. Об этом нас известила Ут Шыонг, когда лодка с журналистом проплывала мимо наблюдательного пункта Ут До.

Я ушел из деревни вместе с бойцами Народной армии в сорок шестом, четырнадцати лет от роду, — если сосчитать, ровно двадцать три года прошло; и впервые с тех пор вижу я Чан Хоай Шона. Он в тергалевых брюках, в белой рубашке, долговязый, на плече болтается фотокамера, все тот же щербатый рот, глаза навыкате.

— Точно, Нам, это он, — обернулся я к Нам Бо.

— Надо ли вас сразу ему представлять? — спросил Нам, сняв темные очки и сунув их в карман баба, надетой им сегодня.

— Не надо, посмотрим, узнает он меня или нет?

После того как Наму сообщили о предстоящей встрече, он заметно волновался. Он впервые сталкивался с подобным противником, не имея ни нужного опыта, ни навыков. Не представлял себе, куда может повернуть разговор, как спорить, возражать. Колебался даже: во что ему лучше одеться, брать или не брать оружие, надевать ли очки, скрывавшие его раненый глаз.

В данном случае я по сравнению с Намом был, конечно, более искушенным. За время работы в Сайгоне — особом округе — мне довелось не раз встречаться со студентами, с интеллигенцией, и я в этом, как говорится, понаторел.