Целыми днями она крутилась возле общественного колодца. За два ведра воды — один пиастр. Вставая на рассвете и допоздна разнося воду, Тхюи зарабатывала от восемнадцати до двадцати пиастров в день. Этого хватило бы на то, чтобы прокормиться и приобрести себе кое-какую одежонку. Но Тхюи решила, что прежде всего она должна оплатить занятия Ты, купить ему книжки и тетрадки, что Ты ни в коем случае не должен испытывать лишения, недоедать и ходить оборванцем. Просыпаясь по утрам, она видела, что Ты со своими тетрадками уже уселся под электрическим фонарем возле дороги. Взяв ведра, Тхюи уходила, не забыв купить и оставить для брата горяченькую булочку. В полдень брат и сестра встречались на рынке Кон, устраивались в тени возле какой-нибудь лавчонки и ели то, что приносила с собой Тхюи. Иногда она покупала рис и просила тетушку Нам сварить его, иногда брат и сестра заходили в крошечную харчевню тетушки Нам позади рынка — стол со стульями под навесом из оцинкованного железа, — покупали порцию еды на двоих. Это была одна из тех харчевен, в которые обычно забегают рикши, если у них нет возможности пообедать дома. За шесть пиастров в харчевенке тетушки Нам можно было поесть не хуже, чем в общественных столовых Хюэ, к тому же продукты у нее всегда были свежие, как утверждали завсегдатаи.

В те дни, когда ей удавалось заработать больше, чем обычно, Тхюи покупала для брата конфеты из арахиса, сваренные на патоке, и они ели эти конфеты с хрустящим поджаристым белым хлебом. А иногда она покупала душистые, испеченные на углях початки кукурузы.

Вечером брат и сестра устраивались на ночлег прямо на улице. Они расстилали свои циновки и одеяла возле дома номер восемнадцать по улице Хунг Выонг. В этом доме была мастерская, где изготовляли рекламные объявления. Хозяева — художник и его жена, — по-видимому, не собирались прогонять Тхюи с братом и делали вид, что не замечают их. Однако хозяева соседних домов имели обыкновение на ночь обильно поливать водой тротуар перед домом: это был самый лучший способ лишить ночлега таких бездомных, как Тхюи с братом.

На смену утомительному дню приходил сон, а во сне грезилось несбыточное. Иногда Тхюи просыпалась от тяжелого топота, полицейских свистков, голосов лоточников, раздававшихся то где-то совсем рядом, то в отдалении, иногда ее будил чей-то громкий крик или детский плач, жалобный и сонный.

Иной раз случалось, что Тхюи с братом приходили со своими циновками и одеялами на обычное место, а калитка была закрыта, хотя со двора еще доносился шум. Перед тем как улечься, Ты еще раз повторял уроки, а Тхюи слышала, как во дворе озорничали детишки, как они приставали к отцу, уговаривая его «покатать» их, потом просились на руки к матери. Тхюи украдкой посматривала на брата. Что чувствует он, слыша, как других детей окликает отец или мать? Даже она, Тхюи, совсем уже взрослая, и то мечтает о том, чтобы ее позвали отец или мать, а каково приходится малышу Ты! «Оставьте отца в покое!» — раздраженно говорит мать в соседнем дворе. Затем доносятся негромкие голоса обоих супругов: «Это кресло займет какой-нибудь другой господин и тоже станет набивать свои карманы деньгами, только придет конец Дьему с его братцем Ню, как тут же появляется другой Дьем с другим братцем… А что простой люд дошел до крайности, так этим господам нет до того дела. Иные вознеслись высоко, знай себе переводят денежки в заграничные банки, им-то что… Ой, глупыш, смотри не упади, иди-ка ко мне! А ты, Хунг, не дразни маленького!» Женщина тяжело вздохнула. «У меня не выходит из головы мысль: если ты хоть на один день останешься без работы, детишкам будет нечего есть. Я с моим слабым здоровьем долго не протяну… И жизнь все дорожает…» Муж сказал с горечью: «Я уже давно сообразил, что быть художником — это значит умереть с голоду. Кого в наше время интересует искусство, каждый сейчас думает лишь о хлебе насущном! Посмотри, сколько людей живет впроголодь… А эти государственные деятели и те, что охраняют их покой и покой их драгоценных супруг и чад, — все они заботятся только о том, как бы набить свое брюхо…» Некоторое время художник молчал, думая о чем-то своем, потом сказал: «Вот и пришлось мне сменить профессию, заняться изготовлением рекламных картинок… Первое время я все никак не мог с этим смириться…» И он добавил совсем тихо: «Я понимаю, ты полюбила художника, а художник превратился в обыкновенного маляра! Хорошо еще, что у нас с тобой родился Хунг, а потом Зунг… Если бы не они… Я так боялся, что ты уйдешь от меня…» Жена ласково пожурила: «Опять ты болтаешь вздор…» Оба засмеялись. Отец окликнул младшего сынишку: «Иди-ка сюда, Фук, спроси-ка маму, любит ли она художника?» Малыш невнятно пролепетал: «Мама… любит… худож… ни… ка?» Последнее слово малыш одолел с трудом. Голос мужчины снова стал грустным: «Порой становится очень досадно… Моих заработков едва хватает на питание и одежонку детишкам. А между тем мне каждый день приходится иметь дело с толстосумами, от которых меня мутит. Это невежды и, что еще забавнее, чаще всего — бывшие сутенеры и сводники, сумевшие втереться в доверие к влиятельным господам. Они обивают чужие пороги, приобретают связи и довольно скоро отхватывают куш на какой-нибудь афере. А, обзаведясь денежками, стараются поскорее пристроить капитал, приобрести акции, открыть собственное дело, и тут-то им оказываются нужны рекламные объявления. Но разве все эти люди, смысл жизни которых — погоня за деньгами, понимают что-нибудь в искусстве, в прекрасном? Иногда, принимая их заказы, я буквально давлюсь от смеха!» Художник вздохнул. «В такие минуты я чувствую себя подмастерьем на побегушках. Малюю, потому что нужны деньги. Увы, только так я могу содержать семью, на большее рассчитывать не приходится. Даже на краски иной раз денег не хватает! У меня были мечты, были свои замыслы, хотелось создать что-то настоящее, значительное, но, видно, этому не суждено сбыться… Я как-то шутя сказал Хыу: «Пока чахотка не свела тебя в могилу, раздобудь для меня немного денег на краски и материалы, тогда я продержусь еще некоторое время, буду работать, а потом передам свои картины любому, кто сможет с толком ими распорядиться». Хыу засмеялся в ответ и сказал, что есть лишь один выход — научиться вымогать деньги — у миллионеров, у влиятельных людей! А когда нас начнут преследовать по закону, мы откровенно скажем: мы не виноваты в том, что лишь избранные имеют возможность наслаждаться искусством и что талант художника получает достойную оценку только тогда, когда художник уже на том свете. Вот тогда его начинают превозносить, а его картины покупают за любую цену, при жизни он обречен на полуголодное существование. Пусть работает, пусть творит, пока не упадет без сил, пока не умрет у своего мольберта… Такова была судьба Хыу — он умер вскоре после нашей встречи. А я… Дело не только в том, что я не могу заработать на жизнь… После смерти Хыу я потерял интерес к настоящей работе. Хыу слишком изнурял себя, он работал день и ночь, забывал о сне и еде, особенно тогда, когда почувствовал, что близится смерть. Он работал с каким-то ожесточением, почти не расставался с мольбертом: когда к нему не зайдешь — днем или за полночь — он не отходит от мольберта… Он написал всего одну картину, но ей нет цены. Она великолепна. Надо позаботиться о том, чтобы хорошенько спрятать ее — Хыу сам просил об этом меня и еще одного своего друга. Он верил, что наступят иные дни… Перед самой смертью он снова повторил, что запрещает показывать картину торгашам, он не желает, чтобы она попала в руки толстосумов и так называемых «знатоков искусства», этих бездельников, которые пожинают плоды чужого труда и втаптывают в грязь тех, кто трудится в поте лица и обеспечивает их безбедное существование. Знаешь, свободно творить можно будет только тогда, когда сгинет вся эта мерзкая свора». Художник закашлялся. Когда приступ кашля прошел, он сказал решительно: «Я верю: наступит время, когда все будет иначе, так не может продолжаться вечно. Это закон развития общества. Но подлинный художник сам должен найти свой путь…» И тут раздался голосок кого-то из малышей: «Папа, когда пойдешь его искать, возьми меня…» И другой детский голос подхватил: «И меня тоже!» Отец поспешил всех успокоить: «Хорошо, хорошо, и папа пойдет, и мама, все пойдем спать, пора в постель!» «Надо взглянуть, не закипел ли чай, — сказала жена. — Я хочу напоить детей чаем». Все ушли в дом, стало тихо.

Ты закрыл книжку и лежал, о чем-то размышляя.

— Сестричка Тхюи, а ты почему не спишь? — тихо спросил он.

Тхюи не сразу ответила на вопрос брата.

— Я слушала разговор художника с женой.

— Ты слушала их? — Мальчик заморгал длинными ресницами, они были похожи на тычинки цветов, которые обычно растут по берегам прудов, они были и в садике тетушки Зьеу. Эти цветы называют «белыми бабочками» — когда налетает порыв ветра, длинные тычинки испуганно дрожат.

— Ты слушала их разговор? — вновь спросил Ты, и вдруг сказал: — А я подружился с сыном художника, с Зунгом. Он старше меня на два года. Хотел подарить мне свои старые игрушки, но я не взял… Боялся, что ты будешь недовольна… — Ты вопросительно посмотрел на сестру. — Мы с Зунгом часто болтаем о том о сем, он любит слушать забавные истории…

— Это какие же?

— Ну, например, про Дунга.

— А он не знает ее? Не может быть!

— Нет. Он от меня научился.

И Ты принялся быстро-быстро повторять скороговорку из книжки:

— Он вычерпал море и звезды пересчитал, он вырыл реки и деревьев насажал, он сделал горы до небес, на небо он по ним залез, еще ловил он птиц и крабов, удил он рыбу…

Тхюи попыталась повторить скороговорку про себя, но у нее не получилось. Как отнестись к этой дружбе? Она и сама не знала. Когда они с братом жили в чулане под лестницей в доме мадам Жаклин, Тхюи строго-настрого наказала брату не играть ни с хозяйским сыном Таем, ни с детьми других богатых людей, живших по соседству. И Ты ни разу ее не ослушался. Вот и теперь он не осмелился взять старые игрушки, которые хотел подарить ему друг, потому что не знал, как на это посмотрит сестра. Тхюи тихо сказала:

— Пожалуй, ничего плохого нет в том, что ты играешь с этим мальчиком. Если хочешь, возьми у него игрушки, но только всегда помни, что мы здесь совсем чужие, не забывайся…

Ты придвинулся к сестре и внимательно слушал каждое ее слово, наблюдая за мотыльками, летавшими вокруг уличного фонаря. Легкий ветер поднимал с дороги пыль и бросал ее прямо в лицо Тхюи и Ты.

Неподалеку возвышалось больничное здание, из окон которого падал тусклый зеленоватый свет. Шелестели листвой деревья. Тхюи задумалась. Оказывается, и эта семья, которая обеспечена куда лучше, чем они с братом, тоже ненавидит богачей! Она далеко не все поняла из разговора художника с женой, но было совершенно ясно, что им ненавистны богатые тунеядцы, которые пользуются всеми жизненными благами, в то время как другие работают в поте лица, работают до полного изнеможения, пока их не сведет в могилу либо чахотка, либо постоянное недоедание. Художник сказал, что наступят иные времена. Как это понимать? Если бы она могла спросить об этом у Кхиета! Кхиет так много знает, он бы ей наверняка все объяснил. Рядом послышался шорох. Тхюи вскочила. Из темноты появилась молодая женщина с растрепанными, спутанными волосами, которые закрывали половину лица, в руках у нее была драная, латаная-перелатаная сумка. Она укоризненно смотрела на Тхюи, прижимая сумку к груди. Тхюи снова улеглась, не обращая на женщину внимания. Она уже привыкла к тому, что эта умалишенная время от времени появляется здесь. Недалеко от того места, где устраивались на ночлег Тхюи с братом, стояла ветхая лачуга из досок и кусков жести. Если в лачуге было темно, то можно было надеяться, что безумная не появится, когда же в лачуге зажигалась тусклая лампочка, вслед за этим из темного угла появлялась женщина. Иногда она недвижно сидела в своей лачуге, иногда выходила на улицу, бормоча что-то и напевая, а иной раз, громко хихикая, направлялась в сторону рынка. Говорили, будто раньше она работала на ткацкой фабрике, но ее уволили, узнав, что она больна раком. Оставшись без гроша в кармане, она попыталась найти приют у матери, но мать тоже была калекой и жила тем, что побиралась. Она безжалостно выгнала несчастную дочь. Молодая женщина лишилась рассудка. Бывали дни, когда она казалась нормальной, а иногда становилась совсем безумной. Тхюи не раз видела, как больную женщину окружала толпа детей, которые дразнили ее, а она приходила в ярость, выла и в бешенстве кидалась на детей, которые разбегались в разные стороны. Она злобно кидалась на всех подряд, ни на миг не переставая браниться. Иногда врывалась в какой-нибудь дом и начинала неистово ругать американцев, а заодно и правителей, изменивших своему народу, потом просила дать ей напиться. Она жадно пила пиалу за пиалой и уходила умиротворенная. Хозяева сочувственно вздыхали. Бывали моменты, когда безумная становилась тихой и миролюбивой, как будда. Ребятишки, как всегда, дразнили ее, но она не обращала на них никакого внимания. Она садилась на свою старую сумку, которую обычно носила на плече, и разражалась рыданиями. Говорили, что у нее был ребенок, но отец ребенка оказался чудовищным проходимцем — он отправил ребенка с какой-то контрабандисткой в Бангкок, там ребенка умертвили и, выпотрошив живот, наполнили его опиумом. Контрабандистка должна была доставить тело обратно, но по дороге попалась. Несчастная мать узнала обо всем. Это, будто бы, и стало причиной помешательства.

Если бы показать эту безумную женщину Кхиету, может, он смог бы ей помочь? Он ведь учится на врача, он должен знать, есть ли лекарства от этой болезни. Впрочем, дело ведь не только в болезни. Разве нормальная мать выгонит из дома с проклятиями дочь в тот момент, когда ее надо пожалеть, когда ей нужна поддержка и защита? Такое могло случиться лишь из-за того, что бедность довела человека до крайности, и он ожесточился. Ведь и она, Тхюи, почти в таком же бедственном положении, как эта женщина, с той лишь разницей, что Тхюи, к счастью, пока еще не сошла с ума. Что будет с братиком Ты, если она заболеет или с ней еще что-нибудь случится? Одна лишь мысль об этом приводила Тхюи в ужас.

Нет, она должна выстоять. Она готова перенести любые тяготы, любые оскорбления, невзгоды и лишения, лишь бы только Ты не огорчался, лишь бы на него не обрушились новые несправедливости… Кхиет, ты слышишь меня?

С тех пор как Тхюи с братом перебрались в Дананг, прошло полгода, и все это время Ты ходил в школу. Учился он хорошо, приносил из школы похвальные отзывы. Тхюи не раз читала плотно напечатанные строчки стереотипного текста и приписки, сделанные от руки: «Прилежный, примерный, достоин похвалы».