Я поглядела на своего соседа. Он больше не спал.

— Похоже, пропустили вы поворот, — проворчал он.

Мы проехали еще немного, осматриваясь по сторонам.

— Вот он! — закричал майор.

Через четверть часа мы были на командном пункте батальона. Комбат расположился в большой пятистенной избе; крыша ее была наполовину снесена, крыльцо покосилось.

В передней половине, где я задержалась, находилось человек шесть, занятых разными делами: кто копался в каких-то бумагах, выгребая их из своей полевой сумки, кто набивал патронами диск автомата. Тут же ординарцы загораживали угол плащ-палаткой. Пожилой небритый телефонист то дул, то кричал в зеленый ковшик трубки:

— Я — «Роза»... Я — «Роза»... «Фиалка», отвечайте, «Фиалка»! Я — «Роза»...

Меня позвали во вторую половину дома.

— Вот командир батальона, — кивнул майор на маленького сухого капитана, — доложит обстановку. Потом вы изложите наши данные.

Капитана Стручкова я встречала у командира дивизии. Был он маленького роста, сухой и легкий, и на коне походил на жокея. Капитану очень шла его фамилия. Я слышала, что в батальоне его так и звали — «Стручок».

Комбат говорил не спеша, водя карандашом по старой, истертой километровке, на которой нанесена была обстановка.

Майор прервал его:

— А сегодняшний пленный ваш что показывает?

— И пленный это же показывает, — отвечал Стручков.

— Допустим, это все верно, — сердито сказал майор, — но условия обороны немцев за сутки переменились. Мне нужен проводник для моих людей. Чтоб знал не по карте, а на местности, где что у них. Задача: провести группу в немецкий тыл, с рацией, учтите. И вернуться. Вам понятно? Можете дать такого человека?

— Понятно. Могу, — решительно сказал Стручков. — Партизанский связист. Пленного привел. Хорошего «языка». И все по ту сторону знает, как свою ладонь.

Майор подобрел:

— Так давай его сюда, давай! Он где у тебя?

— Здесь. Рвется обратно в отряд, да я задержал его.

Комбат открыл дверь и крикнул:

— Миреева ко мне!

Миреев был невысок, но широк в кости, и впечатление силы исходило от всей его кряжистой фигуры. На вид он казался не старше тридцати лет.

От отрапортовал, медленно и тщательно выговаривая слова.

— Поведешь дивизионных разведчиков в тыл. Где сейчас пройти можно, знаешь? — спросил майор.

— Так точно:

— Покажи по карте, как поведешь.

Миреев подошел ближе. Комбат придвинул к карте фонарь.

— Вот здесь наш наблюдательный пункт, вот печка, от печки начинается тропка... — начал Миреев.

— Какая печка? — закричал майор.

Комбат пояснил:

— Здесь выселки раньше были, товарищ майор, от них печка одна только осталась, от нее и считается «ничейная земля».

Миреев продолжал:

— Вот высотка. Здесь у немцев пушка противотанковая. Направо завал, дзоты. А здесь проползти можно.

— Одному. А семерым?

— И семерым можно.

— Ну, давай, веди. — Майор развеселился. Было в повадках Миреева что-то, внушающее доверие. — Когда выходить — приказ будет, а пока, я так полагаю, — обратился он к Стручкову, — пусть товарищ Миреев познакомится с нашими ребятами. Идти-то им вместе.

Позже мы с комбатом прошли по ходу сообщения. Из землянки доносились смех и голоса.

— Это Миреев с вашими разведчиками знакомится, — сказал комбат.

Миреев говорил теперь быстрее, не совсем правильно выговаривая слова. Я поняла, что в служебном разговоре он тщательно строил речь. Эта подтянутость как-то подходила ко всему его облику.

— Он откуда, Миреев? — спросила я.

— Из Средней Азии.

Я прислушалась.

— Ты, Стрепетов, — говорил Миреев, — похож на куст, но куст молчит, он не делает так... — Миреев оглушительно чихнул, видимо подражая Стрепетову.

Ребята захохотали.

Я живо представила себе, хоть и не видела сейчас, маленького круглого Стрепетова в зеленой маскировочной одежде, — он и правда немного походил на помятый пыльный куст при дороге.

Дальнейшего я не расслышала и уловила только заключительную фразу Миреева:

— Фашиста насмерть бить надо. А если не насмерть, он очнется и тебя убьет.

— А злой ты, сержант, на фрица, мабуть он и в твою хату беду привел. — Это сказал Дымко, я узнала его по голосу.

— Нет, — серьезно ответил Миреев, — до моей хаты далеко, он не дойдет. Я за твою злой.

Около полуночи я с ординарцем пошла провожать нашу группу. Мы шли по тому пути, который Миреев давеча показал на карте.

Кто хоть раз в ту лихую годину ступал ногой на захваченную врагом родную землю, тот на всю жизнь запомнил сложное чувство смятения, боли, ненависти и надежды, которое охватывает тебя, едва перейдешь невидимую границу, необозначенный рубеж..