Шрифт:
– Пусть увидят, как с достоинством умирает русский генерал.
– Желаете позволить садистам и морфинистам насладиться мучениями и убийством или всё же послужить Отечеству?
– Ваши слова плохо сочетаются с занимаемой должностью.
– Думайте, генерал. Вы же умный человек!
– А если Вы хитрее Вейсмана?
– Сему буду только рад. Красную армию создаёт знакомый Вам генерал Бонч-Бруевич.
– Учились в академии.
– Я послал телеграмму, упомянув Ваше искреннее желание употребить военные таланты на благо революционного отечества. – На лице Николаенко появилась сдержанная улыбка.
– Благодарю.
В полдень тюрьма зашумела. В камеру вошёл бледный начальник тюрьмы:
– Будьте готовы ко всему, Ваше Превосходительство, мужайтесь. Вот 25 рублей мелочью. Набрал в карманах на удачу. Авось поможет, пригодится.
– Куда его? – послышался голос из коридора. – За третью линию, в расход?
– В расход его, Митяй! Промеж дров!
Вошли трое конвойных лет шестнадцати в шинелях и с шашками до пола, в руках винтовки пехотного образца, штык примкнут только у Митяя.
– Заряжай! – приказал Митяй.
Обеими руками попытались передёрнуть затвор, уперев приклады в живот, а стволы в пол.
– Дайте сюда, а то ненароком застрелитесь, – распорядился Носович. – Передёрнул затворы и поставил на предохранитель.
Митяй расписался в тюремной книге.
– Снимай шинель, давай шапку. В гробу не согреешься. На выход!
Было холодно. Носович пошёл быстрым шагом, чтобы согреться.
– Куда спешишь, жлоб? На том свете кабаков нет!
– Офицерьё с похоронным маршем хоронят. Давай споём!
Носович покосился назад. Выхватить у Митяя винтовку, штыком в живот, второго прикладом, третьего выстрелом и укрыться в домах. После подавления восстания не выдадут. Нет! Всё-таки свои, соотечественники, души замусорены интернационалистическим бредом. Есть ещё время до расстрела, поймут, что после трёх лет на фронте русский генерал не может быть немецким шпионом.
Пришли на вокзал. Собралась толпа любопытных:
– Во сколько расстрел? Давай быстрее, мёрзнем.
– Не спрятаться в домах! – понял Носович и похвалил себя за отказ от побега. – Свою жизнь погублю, но три сохраню.
Поставили на краю платформы напротив вчерашнего расстрельного места. Из толпы выбежала сестры милосердия и, закрыв лицо руками, рыдая, убежала в санитарный вагон. Носович благодарно проводил её взглядом и трижды перекрестился, но вдруг из штабного вагона показался комиссар:
– Отменяй! В Харьков его!
Толпа недовольно загудела. Через полчаса под охраной двух старых солдат-фронтовиков на паровозе отвезли на узловую станцию на поезд с тяжело ранеными. Коменданту приказали найти служебное купе, а по составу разнёсся слух о германском шпионе.
Носович ждал в общем вагоне на боковой скамейке. Напротив сидел раненый с перевязанной грудью и ногой. Вдруг выхватил револьвер и нажал на курок. Щелчок! Второй! Третий! Носович бросился в сторону, а конвойный отобрал револьвер и потащил генерала в купе. Конвойные встали по разные стороны двери.
– Пьяный! Повезло тебе, барабан пустой. Поговори с народом! – приказал второму. – Поешь, генерал, – протянул кусок хлеба в засаленной тряпке. – Держи червонец. Купишь поесть.
– Где?
– Не скумекал ишо.
– Почему им служишь?
– С голодухи.
В вагоне собралась толпа, громко обсуждали как расправиться со “шпионом”. Конвоиры тихо увели Носовича в паровоз и закрылись в отделении для топки. Солдаты, поняв, что упустили момент, начали прикладами бить в железную дверь.
– Не шпиён! Разведчик нашенский! Бумага секретная при ём! – кричали через дверь конвоиры.
Харьков. Март 1918.
На харьковский вокзал прибыли поздно вечером. Ждали, когда выгрузят всех раненых. Повели через вокзал с винтовками за спиной, чтобы избежать стихийной расправы. Только на рассвете дошли до каторжной тюрьмы на Холодной горе. Начальник тюрьмы отвёл Носовича в одиночную камеру.
– Герман Львович Гуревич, – представился наедине. – Помогу, чем смогу. Располагайтесь, Ваше Превосходительство. Читать любите? Принесу книги, разрешу прогулки во дворе, не отдам на расстрел, не испробовав всех средств для спасения.
– Помечу такая забота, милейший?
– Старорежимный, царской службы. Монархист, как и Вы.
Несколько дней никто не заходил в камеру, только утром и вечером открывалось окошко и появлялась оловянная миска с ячменной кашей и кружка с водой. Наконец, пришёл Гуревич: