Том с Элеонорой стояли перед входом в курительную комнату и делали глубокие вдохи, чтобы очистить легкие.

— Ты просто разнесла этого парня. Выражение его лица… это было потрясающе.

Он заключил ее в объятия, на которые она ответила лишь отчасти.

— Слава богу, что в Тель-Авиве нашелся раввин-шахматист. Как там его звали?

— Не помню, — тихо ответила женщина.

Лэнгдон посмотрел на нее, и его прекрасное расположение духа испарилось, сменившись куда более угрюмым. Какой-то раввин, Тель-Авив, сцена их последней встречи, больше похожей на чертову битву.

Тому не следовало этого делать, и он это знал, но все равно не мог устоять: мозг и язык как будто настроились на то, чтобы сболтнуть в неподходящий момент:

— Можешь рассказать мне теперь, когда у тебя было столько лет на раздумья?

— Рассказать что?

— О, даже не знаю; быть может — для начала, — причины, по которым ты бросила меня много лет назад? С этого начнем, а дальше разберем остальное.

— Хочешь сказать, ты понятия не имеешь почему?

— Откуда мне знать? Твои слова тогда были лишены всякого смысла.

— Потому что ты, как обычно, не слушал. Не моя проблема.

— Ты прекрасно понимаешь, что это чушь.

— Я не собираюсь стоять и выслушивать твои бессвязные речи.

— Ты права. Сядь на пол, а я продолжу. Я готовился к этому годами. Собственно, я могу вести «бессвязные речи» до тех пор, пока старый добрый «Саутвест Чиф» не доедет до Тихого океана, — а это будет через три дня!

— Я знала, что так все и выйдет, — поняла это, как только увидела тебя. Ты ни капли не изменился.

— Чего именно ты ожидала, Элли?

— Элеонора.

— Прости меня, я на секунду погрузился в прошлое, когда ты была просто Элли.

— Ты невероятно бесишь и глубоко заблуждаешься. Ты хоть когда-нибудь снимаешь с глаз гигантские шоры и видишь мир таким, какой он есть?

— Я видел немало, намного больше, чем основная масса людей, и никогда не носил розовых очков!

— Я не это имела в виду. Ты видел то, что хотел увидеть, — только и всего.

— Дело было в другом парне, не так ли?

Элеонора закатила глаза и пренебрежительно махнула рукой:

— И почему мужчины всегда думают, что дело в другом парне, когда обычно они изменяют сами?

— Я никогда не изменял тебе! Никогда!

— Я и не говорила, что ты изменял. Могу сказать то же самое про себя.

— Тогда почему ты меня бросила?

Женщина устало покачала головой:

— Том, раз ты до сих пор не понял, то никакие мои слова не прояснят ситуацию.

Он уставился на нее:

— Прошу прощения, я плохо разбираюсь в женском языке. Можешь помочь мне расшифровать его? Что, черт возьми, ты только что сказала?

Элеонора покачала головой:

— Даже после всех этих лет ты так и не сумел.

— Не сумел чего?

— Вырасти! — огрызнулась Элеонора.

Прежде чем он успел ответить, послышалось пение. В следующую минуту пара смотрела, как вокруг собирается толпа исполнителей рождественских песен, включающая сотрудников и пассажиров поезда. Взявший перерыв в баре Тайрон возглавлял процессию и энергично напевал «Я вернусь домой к Рождеству» — правда, учитывая пожелания некоторых чопорных присутствующих, он почти не крутил бедрами, держась в рамках приличий. Сзади шла Агнес Джо, в одиночку обеспечивающая басовую партию.

— Не хотите присоединиться? — спросил Тайрон. — Мне хотелось бы познакомиться с дамой, которая так лихо расправляется с «Котельной».

Элеонора скрестила руки на груди и зашагала прочь.

Тайрон посмотрел ей вслед, затем перевел взгляд на Тома:

— Эй, я что-то не так сказал?

— Нет, Тайрон, я что-то не так сказал.

И Том тоже ушел.

Он подумал, не пойти ли за Элеонорой и возобновить «дискуссию», но не нашел в себе сил. Кроме того, он боялся — боялся скорее своих слов, чем слов Элеоноры. По пути обратно в купе он услышал доносящийся с нижнего этажа вагона смех. Посмеяться сейчас не мешало бы. Лэнгдон торопливо спустился по лестнице и повернул направо, следуя на звук. Здесь купе были подешевле и поменьше, чем у него. Без душевых, но с уборными и раковинами. В конце коридора у дверей одного из купе стояли Реджина и дама с картами Таро, разговаривая с кем-то внутри.

Реджина увидела его и помахала рукой. Подойдя ближе, он заметил сидящую на стуле в купе пожилую женщину. Затем — сложенную инвалидную коляску, прислоненную к стулу напротив. Том повернулся к даме с Таро и внимательно ее оглядел. На ней по-прежнему красовался разноцветный головной убор, однако она переобулась из деревянных туфель в тапочки. Тем самым ее рост уменьшился на четыре дюйма — женщина оказалась довольно маленькой. При ближайшем рассмотрении он увидел чрезвычайно яркие голубые глаза, полные озорства и обаяния, и теплую улыбку. Том заметил, что в расположенном через проход купе есть светлая, украшенная бисером дверь с оттянутой и закрепленной занавеской. Еще ему почудился запах фимиама, хотя, вероятно, в поездах «Амтрака» такое строго запрещено.