— Я не переходящий приз, чтобы меня куда-то там передавали. Я сама решу, как мне жить и с кем прожить эту самую жизнь.

— И с кем же? С ним?

— Прости. Но я всегда выбирала его. Всегда буду выбирать его. Он мой ли-ин. А ты мой палач.

Зря я последнюю фразу сказала. Была бы материальной, ударил бы. А так рука прошла сквозь меня и сжалась в кулак вместе с частью пледа, в которую я была закутана.

— Ты хотел правды. А теперь злишься. Это глупо.

— Я никогда не дам тебе быть с ним. Лучше убью своими руками нас обоих. Но с ним ты не будешь.

— Это мы еще посмотрим, — упрямо возразила я и растворилась в пространстве. На этот раз сама.

— Что ты здесь делаешь?

— Не рад видеть?

— Не рад.

— Яр, мама беспокоится. Возвращайся домой.

— И что? Жить как раньше? Словно ничего не было?

— Пойми. Ее ты потерял. Этого не изменить.

— Посмотрим, — упрямо возразил он, — Ты не любил, Аен. Ты не знаешь, что это такое. Я не могу уйти. Просто не могу. Всегда буду рядом. Где-то поблизости. Буду ждать.

— Как верный цепной пес?

— Да. Как пес, кот, кто угодно. Она живет, дышит, любит, пусть не меня. А значит, есть шанс. Когда-нибудь она вернется.

— Ты сумасшедший.

— Может быть. Но тебя ведь не только мама прислала?

— Не только. Мятежники хотят освободить Артура Марани. А у тебя есть связи и возможность.

— Я не стану просить ее об этом.

— И не надо. Нам бы только шанс.

— Как тогда? Проникнуть в город и пытаться убить короля?

— Откуда ты…

— Я больше не слышу твоих мыслей, но все еще чувствую. Кто еще мог так точно нанести удар?

— Жаль, что не убил.

— В этом я с тобой не могу не согласиться. Если бы его не было…

— Хочешь, я снова попытаюсь?

— Не могу. Она чувствует что-то к нему. Пока это так, он будет жить.

— А камни?

— Я нашел еще один. Сейчас пытаюсь понять, у кого он. Где-то здесь. Совсем рядом.

— Нужна помощь?

— Нет. Я справлюсь сам.

— Всегда сам. В этом весь ты. Но не забывай, что и я иногда могу слышать твои мысли.

Аен ушел, а Яр остался. Слышал отголоски его мыслей. И не закрывался. Получал какое-то почти садистское удовольствие от тех обвинений, которые он в него бросал. И прочувствовал каждое слово. Но хоть убедился, что еще способен чувствовать хоть что-то. Что не все еще она забрала. Он слышал слухи. Королева больна. Почти не выходит, отменяет многие приемы. Но король спокоен и молчит, почему? Ведь такая новость должна уже быть известна, обсуждаться на каждом углу. Если только Мила не угрожает… или что-то не угрожает ей. А ведь она и не жена ему вовсе. Может статься, что и не нужна она ему. Хотелось бы. Как бы сильно хотелось хоть на миг затеряться в этой лжи и забыть те глаза, в которых когда-то была тьма, а сейчас жила любовь. К его любимой девочке. К его солнцу, свету, воздуху, основе его существования. Он не лгал брату, когда говорил, что позволит ему жить. Если она этого будет хотеть. Пока она будет хотеть. Он только ждал и надеялся, что когда-нибудь это ее желание перерастет в ненависть, и она вернется. А он подождет. Пока камни поищет. Делами займется и будет отчаянно надеяться, что и на его улице когда-нибудь наступит праздник.

Когда Мила ушла, я честно пыталась хоть немного поспать. Но, не получалось. Раздражало это понимание, его присутствие где-то поблизости и приходилось сдерживать себя, чтобы не пойти и не найти, не прижаться, не сказать все, что хотела сказать. А еще хотелось плакать. Мне вспомнился тот наш последний день, когда мы стояли и прощались, как оказалось на так много лет. Вспомнились его крылья. Я скучала по ним, по всему скучала. И не давали покоя слова Милы. О шансе. И так хотелось воспользоваться. А потом я почувствовала снова это… присутствие за дверью. И это стало последней каплей.

Стемнело, в доме стало совсем тихо. И он ждал. Я спустилась босыми ногами на пол, почувствовала пробежавшийся по ступням ветерок, накинула халат, слишком большой для меня, но теплый и подошла к двери. Страха не было. Я знала, в какой комнате находится он, знала, что дверь не заперта, все знала. И я вошла.

Он услышал, но даже не посмотрел на меня. Так же сидел в кресле, закрыв глаза ладонью, а на столике стакан и не начатая бутылка коньяка. И было в нем что-то такое беззащитное, отчаянное сейчас, что мое бедное сердце, наконец, взяло верх над разумом. Я медленно подошла к креслу, уселась у него в ногах и прислонилась головой к мужским коленям.

— Прости.

Он лишь беззвучно рассмеялся.

— Ты все еще думаешь, что одного «прости» будет достаточно?

— Ну, ты можешь поцеловать меня, желательно не так, как было в начале, со всей этой жестокостью, а как в конце. И еще того ковра не хватает, и пирожных, и эльфийского вина.

В ответ меня мягко отодвинули и уселись рядом.

— Убил бы.

— Знаю. А ты жениться собирался.

— Надеялся, что ты придешь и с грозным рыком скажешь, что не желаешь носить на голове ничего тяжелее короны.