Шлакоблочный дом и широкий двор утопали в высоких фруктовых деревьях. Облепленные плодами ветки клонились к земле. Яблоки, груши, абрикосы. Под окнами красовались пышные розы: как пятна крови на зеленой лужайке. От них расплывался сладкий немного пряный аромат. Антону неожиданно захотелось припасть к цветам губами и потянуть их запах всей грудью. Вот что значит жрать охота — уже на цветы готов броситься!

— Давай сразу на кухню! — Веня нырнул мимо облупленной будки. Оттуда настороженно выглянул кудлатый пес. Парень обернулся, когда Антон замешкался у ворот: — Да собайло не кусается и не гавкает даже. Идем.

Антон ступил вперед. Дворняга ощерился и, пулей выскользнув из укрытия, вцепился в штанину.

— Барс! Фу! Вот дурная псина! — заголосил Веня, оттаскивая рычащего охранника. — Что на тебя нашло?! Пять лет из будки не выползал, а тут… — буркнул недовольно хозяин и пропустил Шилова дальше.

Антона разбирало на смех. Мало того, что банкротом стал за день, так еще и собака ни за что зубы вонзила. Теперь для полного счастья не хватает только бешенства. Потер лодыжку и заржал, как конь, но тут же запнулся о скептический взгляд женщины в косынке. Она стояла на тропинке около дома и подпирала кулаком бок. Во второй руке держала полное ведро молока.

— Веня! — грозно выдала она. — Это что за пугало?

— Мам, попутчик. Я его покормлю и отвезу Ларченкам. Он их родственник.

— А-а, — потянула женщина, — ну, хорошо.

Поглядывая с интересом на Антона, она поставила ведро на замызганный пылью стол. Резко запахло сливочным кремом, и почему-то вспомнилось детство. Далекое и забытое. Будто это было и вовсе не с ним. С кем-то у кого была мама и любимый внимательный папа. Антон отвернулся и зло укусил щеку изнутри. Сентиментальность — банальная слабость. Он всегда гнал ее прочь. Мамы давно нет, а отец… Можно сказать, что умер вместе с ней, а остался только холодный и бездушный сосед.

— Можно молочка? — восторженно потер ладони Вениамин. Получил улыбку от матери и чуть не засветился от счастья.

Антон спросил, где можно умыться и быстро смотался в ванную. Эти телячьи нежности оскоминой оседали на зубах. Сейчас еще обниматься начнут или, не да Бог, целоваться… бр…

Внутри уборной оказалась, хоть и скромная, но вполне вменяемая сантехника и мебель. Побриться бы желательно — щеки покрылись густой щетиной — но нечем. Смешно, у Антона не было даже новой бритвы. Да-а, до такого он еще никогда не опускался.

Одна надежда на тетю Таю. Если должна отцу — пусть расплачивается. Хоть здесь папка не подвел, и Шилов очень на это надеялся.

— Солнышко, открой! — крикнула из-за двери мама.

Камила не ответила. Со всей дури швырнула стул в стену. Он отскочил и целехонький грохнулся на пол. На крупные предметы заклятье тети Вали отлично работало, но вот на мелкие…

Схватив графин с водой, что попался под руку, Дэй замахнулась в окно, но дверь резко распахнулась.

— Доча! — окликнула мама и мягче добавила: — Хватит, Ками.

— Ты обещала! Ты же обещала не вламываться в комнату без разрешения! — возмутилась Камила и сжала стекло. Оно захрустело под пальцами.

— Я хочу, чтобы ты выслушала. Просто дай мне несколько минут, — мама показала раскрытые ладони. — Не хочу тебя сковывать, но, если ты не успокоишься — мне придется.

— Ты все еще любишь его! Любишь! Это жестоко! — взвизгнула Камила и согнулась от беспомощности. Ей хотелось крушить, рвать и уничтожать, лишь бы вырвать из себя ярость. Но сколько не бросай — все равно ничего не изменится. — Я ведь навсегда монстром останусь, — заныла она и прикусила губу. Осознав сказанные слова, завалилась на пол и скрутилась возле кровати. Сосуд выпал из рук и покатился по паркету. Вода пролилась на ковер, а стеклянный бок графина отбросил на стену тысячи солнечных зайчиков.

Злата присела и потянулась обнять. Камила резко отстранилась.

Голос матери дрожал, а руки повисли в воздухе:

— Да, люблю. И всегда любила. А тебя люблю еще больше. Его уже нет, а ты — есть.

Мама дотянулась до Камилы и пригладила растрепанные волосы теплой рукой. Расправила несколько каштановых прядей и нежно переплела их в слабую косичку.

— Но это неправильно, — прошептала младшая, смахивая слезы. — Он сделал меня такой. Он — виноват!

— Виноват, — мама опустила глаза. — Но я виновата не меньше. Я ошиблась тогда. Оступилась. И теперь каждый день, глядя на тебя, расплачиваюсь.

— Ты просто ошиблась, а он заслужил это проклятие. Не я! А он!

— Милая, не все так просто. Проклятье есть. И теперь оно только наше. Отца ведь нет уже — расплачиваться придется нам.

— Но почему ты никогда не объясняла мне? Почему запрещала поднимать эту тему? — Камила привстала и обиженно вздернула подбородок. — Не могу понять, чем я заслужила это?

Мама погладила кончиками пальцев край покрывала. Поправила складки на атласной юбке, что изысканно подчеркивала ее фигуру. Бросила наполненный влагой темный взор в окно.