Он пытается осмыслить.

— Ясно. Хорошо. Блин. — Короткий смешок. — Мне вроде полегчало.

— Полегчало?

— Я уж подумал — ты всерьез пожалела о вчерашнем.

Голос его звучит настолько сухо, что у меня и самой с губ готов сорваться смех.

— Это я во сне.

— Ну и кошмар тебе, видимо, снился.

— Я его даже и не помню.

— Ты сказала, что задыхалась.

Царапанье во рту и в легких — я содрогаюсь, по мере сил блокирую воспоминание.

— Ты часто видишь во сне, что тебя душат?

— Нет. — Солгав, я прохожу мимо него на кухню. Все содержимое желудка улетело в фановую трубу, я дико голодна. Квартира у него без изысков и слишком современная, на мой вкус, но мы вчера уже договорились, что поищем другую, которая подойдет нам обоим.

Я шарю по холодильнику, но там только суперполезные злаки и зерна, а мне нужно что-нибудь жирное, что бы впитало выпитый нами накануне алкоголь.

— Пойдем съедим что-нибудь жареное?

— То есть для тебя это действительно так, ничего особенного? — интересуется он. — Меня теперь каждую ночь будут душить? А чего мне еще ждать? Ты будешь сбегать из дома? Это опасно?

Впервые с момента пробуждения мне удается заставить себя взглянуть ему в лицо. И вот опять, он пригвоздил меня к постели, каждая мышца у него сильнее, чем у меня, в глазах изумление и решимость — неужели и я выглядела также, когда он проснулся и увидел то же самое?

— Этого больше не повторится, — говорю я. — Обещаю тебе. Есть лекарство, которое я могу принять.

Еще одна ложь. Никакие лекарства не помогают. Но я не хочу, чтобы он боялся — меня или за меня. Не хочу, чтобы он смотрел вот так, чувствовал то, что чувствовала я, когда проснулась, раздавленная его руками.

Еще три ночи проходят так же — вернее, душить я его не душу, но мечусь по постели, расхаживаю по квартире, громлю кухонные шкафы. Найл страшно боится, что я покалечусь. Я не признаюсь ему в том, что сейчас все это происходит чаще обычного, потому что я никогда еще настолько не отрывалась от реальности: я в чужой квартире с незнакомцем. Вместо этого прошу помочь мне убрать из его спальни все острые предметы и лишнюю мебель, прошу врезать замок изнутри — пусть хранит ключ там, где я его не найду.

Я ему не говорю, что все это сильно действует мне на нервы.

Я ему не говорю, что, когда я сегодня вечером пыталась заснуть, стены смыкались, потолок падал, мне хотелось вышибить дверь или высадить окно и свалить на хрен из этой квартиры, из этого города и даже из этой проклятой страны. Ничего этого я ему не рассказываю, просто привязываю запястья к спинке кровати, потому что не хочу задушить своего несчастного мужа во сне.

— Что сегодня будем делать?

Найл освобождает мои запястья, чтобы я могла повернуться к нему лицом.

— Тебе разве не нужно работать?

— А смысл? — говорит он. — Ничего от этого не меняется.

Мне странно это от него слышать, хотя и непонятно почему: в конце концов, меланхолия — обратная сторона всякой страсти. Вместо того чтобы напомнить: в том, чтобы учить других, всегда есть смысл, я его целую. Мы предаемся любви в утреннем свете, но меня сковывает воспоминание о перьях, запястья саднит, я не ощущаю никакой к нему близости, я в постели с человеком, который понятия не имеет, какое чудовище таится у меня внутри.

После он снова спрашивает, что мы будем делать.

— Все, что захочешь, — отвечаю я.

— Правда? У тебя никаких планов?

— Я сегодня выходная.

— Знаю, ну, а планы помимо работы?

Я смотрю на него, морщу лоб.

Он смеется.

— Я вчера слышал по телефону, как ты договаривалась съездить к кому-то в Дулин.

— Подслушивал? Негодник!

— Квартирка-то маленькая.

Я корчу рожу.

— Ты поведешь машину или я? — спрашивает он.

— А если я хочу съездить одна?

— Значит, поезжай одна.

Я оглядываю его, ища подвох. Похоже, он говорит искренне, поэтому я с деланным безразличием пожимаю плечами.

— Хочешь — поехали, но боюсь, тебе будет скучно.

Он направляется в душ.

— Скучно бывает только скучным.

Почти вся дорога до Дулина проходит без музыки и разговоров, только долгие перегоны молчания, попеременно то уютного, то тягостного. В машине духота, я опустила стекла, хотя снаружи очень холодно.

Чем ближе мы к цели, тем тревожнее у меня на душе. Я уже убедила себя: все это зря, надо повернуть обратно, дверь эта ведет к чему-то дурному, поэтому мама меня туда никогда не пускала.