Но вот это начало простуды – просто жуть. Так и хочется попросить: «Пристрелите меня, пожалуйста, чтоб не мучилась».

Какие же дурацкие мысли лезут в голову, да еще в таком месте. Прикрываю на секунду глаза, откидывая все ненужное прочь, и неторопливо прохожу в калитку. На пару секунд устремляю взгляд в сторону церкви, а затем забираю влево и иду по узкой, уложенной плиткой дорожке. На встречу попадается несколько человек, но отмечаю их мельком, смазано. Они мне неинтересны.

Еще двести метров вперед, поворот, еще один последний. Уже можно поднимать голову, чтобы увидеть сияющую улыбку Тищенко. Но в это раз первым я вижу не его.

А мужчину, стоящего ко мне спиной. Рядом с нужной могилой. Он во всем темном. Пальто, джинсах и шапке. Кажется широкоплечим и высоким, но из-за убранных в карманы рук и какой-то ссутулившейся позы, одновременно безумно одиноким.

Наличие постороннего у Сашки так удивляет, что я замедляю шаг и почти останавливаюсь, не зная, как поступить дальше.

Все эти годы я намеренно приходила ни в день его рождения или день смерти, а по наитию. Без определенной даты и времени. Тогда, когда было желание. Чтобы не столкнуться с его друзьями или родней. Побыть мыслями с тем, к кому пришла, наедине. Без лишних глаз и ушей. Мне так проще, мне так нужно.

Вот и сейчас замираю, переминаясь с ноги на ногу.

Уйти совсем или подождать в сторонке, чтобы дать незнакомцу побыть с Тищенко наедине?

Я бы лично хотела, чтобы мне не мешали. Потому…

Неожиданный хруст от переломившейся под подошвой мехового кроссовка ветки заставляет вздрогнуть и посмотреть под ноги. Как же глупо. Вот уж точно не планировала привлекать внимание.

Но мужчина уже оборачивается. И я его узнаю.

Султанов.

Темный взор устремляется на меня. Взгляд прямой и немигающий. Он не кивает и не совершает больше ни одного действия. Но и этого хватает, чтобы держать, как на аркане.

«А я не уйду», – проговариваю про себя, глядя так же в упор.

Чуть крепче стискиваю ладошку с цветами, прижимая их к себе, и делаю первый шаг.

Глупо сбегать, когда себя обнаружила. Да и нет в моих действиях ничего постыдного. Я к другу пришла.

– Здравствуй, – негромко здороваюсь первой и, обойдя Сулеймана, опускаю цветы на гранитную плиту.

– Здравствуй, Маша, – раздается за спиной.

Слегка напрягаюсь. Не могу в присутствии этого человека быть амебой. Кажется, каждый нерв заточен на то, чтобы улавливать любой его посыл, каждую новую нотку в грубоватом голосе.

– Привет, – произношу почти беззвучно, улыбнувшись Тищенко, и, сняв варежку, достаю конфеты. – А Сашка любил сладкое? Верно? – спрашиваю чуть громче.

Сама не понимаю, с чего вдруг завожу разговор первой. А, может быть, знаю где-то в глубине души, просто не хочу озвучивать даже себе…

– Любил, да, – голос слегка проседает, и Сулейман откашливается. – Мы на все дни рождения по два торта обычно сразу покупали. Знали уже, что первый он заточит сразу и целиком, ни с кем не поделившись.

Хмыкаю. Милые подробности, но даже по ним я легко представляю парня, улыбающегося нам с гранитной плиты.

– И ты ему очень нравилась, Маша, – продолжает Султанов после паузы. – Всегда. И как девушка, и как человек. Он даже по роже мне съездил после того дурацкого дня рождения, когда узнал, что случилось.

Последние слова настолько удивляют, что резко разворачиваюсь, чтобы взглянуть в темно-карие глаза и понять: шутит или говорит правду.

– Я не вру, – качает головой, будто я вопрос задала. – Хорошо вмазал. Профессионально. Я тогда с двумя фингалами почти три недели в спортлагере проходил.

– Что, Санька не оценил, когда ты решил похвастать перед ним своей очередной секс-победой, что Машу-дуру распечатал?

Растягиваю кривоватую улыбку, которая никак не хочет оставаться на губах, и я сжимаю зубы крепче, чтобы ее удержать.

– Прекрати себя оскорблять.

Делает он шаг ко мне, нависая и закрывая свет.

Соприкасается лишь наша верхняя одежда, а мне кажется, будто он голой кожи пальцами касается. С трудом заставляю себя остаться на месте и не отшатнуться.

– Ты не дура, и никогда ей не была. Ясно? – рычит. – Не хочу слышать, как ты себя обзываешь. Никогда.

Припечатывает словами и взглядом.

Вот только пусть маме, подруге или сестренке своей указывает. Не мне. Я такого права ему не давала.

– А что? Эта прерогатива есть только у тебя? – вздергиваю подбородок, сражаясь с дрожью от нервного возбуждения.

– Я тебя никогда так не называл, – качает он головой, глядя прямо в глаза.

Открыто, не мигая.

– Да, всего лишь скинул сообщение в ВК с красочной фоткой, верно? Или память совсем подводить стала, и ты все подзабыл?