Успев за последние недели привыкнуть к постоянной занятости своего парня, в глубине души она и не рассчитывала на иной результат. С началом стажировки в прокуратуре, куда его ожидаемо отправил набираться опыта отец, Слава уже не успевал, как раньше, подвозить Дашу домой и зачастую далеко не сразу отвечал на звонки.

Обижаться на то, что его жизнь куда разнообразнее ее собственной, Даша не могла, хотя все чаще чувствовала себя немного... обделенной. Может быть, даже... брошенной. Она очень старалась гнать подобные мысли прочь, но иногда все же задумывалась над тем, что все ее дни и ночи теперь крутятся вокруг учебы и дела отца.

Невольное и яркое осознание, что ей некуда и не к кому пойти со своими тревогами, кроме Славы, оказалось для нее неприятным и чуточку пугающим открытием. С легким недоумением Даша оглядывалась назад, в прошлые годы учебы в школе, и не понимала, когда потеряла связь со школьными подругами.

Дружили ли они на самом деле, задавалась она мысленно вопросом, если, не по своему желанию привязанная к родительскому дому, она едва ли находила время на встречи с ними вне класса. Пока ее одноклассницы устраивали совместные ночевки и по несколько раз в неделю ходили друг к другу в гости, Даша могла гулять исключительно в выходные дни или каникулы. И, разумеется, крайне недолго. Иные формы подросткового досуга — вроде совместных ночевок или поездок на природу, — ее родителями категорически не одобрялись и считались почти что неприличными.

Так и получилось, что выскочив поздним вечером из дома в никуда после ссоры с матерью, Даша не представляла, к кому пойти за помощью. Судорожно перебирая в голове варианты, она с нарастающей ясностью понимала, что у нее нет никого, кроме Славы.

Вряд ли мать действительно имела в виду то, что говорила, едва ли она по-настоящему верила, что в ответ Даша хлопнет дверью и уйдет, отказавшись покорно склонить голову, прежде чем закрыться в собственной комнате с учебником в руках. Даша, однако, попросту не могла заставить себя остаться.

Ей было физически неприятно находиться рядом с матерью после случившегося разговора. Воспоминания о только что прозвучавших упреках и нравоучениях вперемешку с плохо завуалированными оскорблениями вызывали у нее чувство тошноты.

Перед ее глазами до сих пор стояли фотографии Анастасии Муратовой, а в голове все еще эхом звучал грубый, полный самоуверенности голос отца, и Даша чувствовала себя так, словно угодила в эпицентр смерча, выбраться из которого было нельзя. Несогласие, гнев и обида переполняли ее изнутри, и желание быть услышанной впервые оказалось сильнее привычки не создавать лишние проблемы в отношениях с родителями.

Утопая в раздумья, Даша упорно брела вперед, не отдавая себе отчет в выбранном направлении и не чувствуя, как холодный и влажный ветер постепенно крадет у ее тела последние запасы тепла. Она больше не набирала Славин номер, но продолжала с опустошающей тревожностью ждать обратного звонка.

Не покажись перед ней Артем Муратов собственной персоной, Даша наверняка бы еще долго стояла в полузнакомом ей дворе и заторможенно смотрела вперед пустым взглядом. Ни жестокий весенний холод, ни начавшийся вдруг дождь не заставили бы ее заявиться к этому мужчине — парню ли? — в столь позднее время, да еще и с просьбой о помощи.

Стыд и страх были главными ее эмоциями по отношению к Артему Муратову, и, попав к нему домой вновь спустя меньше чем сутки после прошлого визита, Даша не знала, куда себя деть. В тесной кухне — значительно меньшей по размеру, чем кухня ее родителей, — им двоим словно не хватало места. По крайней мере так ей казалось, когда Артем сел напротив нее за стол.

Его крупная и подтянутая, явно сформированная тренировками в спортзале фигура производила на Дашу, в ее нынешнем потерянном и разбитом состоянии, давящее впечатление. Внимательный взгляд серо-голубых глаз заставлял ее хаотично смотреть по сторонам или по-глупому пялиться вниз, только бы избежать неловкого зрительного контакта.

Она чувствовала себя лишней. Незваной гостьей, нарушившей все: физические и умозрительные, — границы, нагло вторгшейся в квартиру семьи, перед которой ее, Даши, семье никогда не оправдаться.

Если бы не звонок Славы, разрушивший тяжелую, пронзительно-болезненную тишину, установившуюся между Дашей и Муратовым, она, наверное, разрыдалась бы от изнуряющего чувства вины. В этой квартире, где когда-то жила жертва преступлений ее отца, она не могла думать ни о чем другом, кроме трагедии шестилетней давности, не могла не представлять, какой была повседневность жившей здесь семьи, не вспоминать увиденные вчерашним вечером в соседней комнате свидетельства случившегося кошмара.

Спустя сорок минут после спасительного звонка Даша и Слава сидели внутри салона его нового автомобиля (первые полгода после восемнадцатилетия Слава выполнял поставленное отцом условие и катался на машине классом попроще, дабы набраться водительского опыта), и молчание между ними, по ее ощущениям, становилось гнетущим. Ей казалось очевидным, что говорить сейчас должен Слава: она уже поведала ему и содержание ее ссоры с матерью, и суть сложившихся после обстоятельств. Однако дальше нескольких дежурно-утешительных фраз и ее столь же дежурных благодарностей за поддержку их разговор не зашел. До полуночи оставалось не больше пятнадцати минут, но Даша все еще не представляла, где будет спать: Слава не предложил ей отправиться к нему домой.