«То, что мы зовем душой…» Избранные стихотворения
вернуться

Кушнер Александр Семенович
Шрифт:

«Вижу, вижу спозаранку…»

Вижу, вижу спозаранкуУстремленные в НевуИ Обводный, и Фонтанку,И похожую на склянкуРечку Кронверку во рву.И каналов без уздечкиВижу утреннюю прыть,Их названья на дощечке,И смертельной Черной речкиУскользающую нить.Слышу, слышу вздох неловкий,Плач по жизни прожитой,Вижу ЕкатерингофкиБлики, отблески, подковкиЖирный отсвет нефтяной.Вижу серого оттенкаМойку, женщину и зонт,Крюков, лезущий на стенку,Пряжку, Карповку, Смоленку,Стикс, Коцит и Ахеронт.

Венеция

Венеция, когда ты так блестишь,Как будто я тебя и вправду вижу,И дохлую в твоем канале мышь,И статую, упрятанную в нишу, —Мне кажется, во дворик захожу.Свисает с галереи коврик. Лето.Стоит монах. К второму этажуС тряпьем веревку поднял Каналетто.Нет, Тютчев это мне тебя напел.Наплел. Нет, это Блок тебя навеял.Нет, это сам я фильм такой смотрел:Француз вояж в Италию затеял.Дурак француз, в двубортном пиджачке.Плеск голубей. Собор Святого Марка.О, как светло! Крутись на каблучке.О, как светло, о, смилуйся, как ярко!

«Четко вижу двенадцатый век…»

Четко вижу двенадцатый век.Два-три моря да несколько рек.Крикнешь здесь – там услышат твой голос.Так что ласточки в клюве моглиЗанести, обогнав корабли,В Корнуэльс из Ирландии волос.А сейчас что за век, что за тьма!Где письмо? Не дождаться письма.Даром волны шумят, набегая.Иль и впрямь европейский романОтменен, похоронен Тристан?Или ласточек нет, дорогая?

Сирень

Фиолетовой, белой, лиловой,Ледяной, голубой, бестолковойПеред взором предстанет сирень.Летний полдень разбит на осколки,Острых листьев блестят треуголки,И, как облако, стелется тень.Сколько свежести в ветви тяжелой,Как стараются важные пчелы,Допотопная блещет краса!Но вглядись в эти вспышки и блестки:Здесь уже побывал Кончаловский,Трогал кисти и щурил глаза.Тем сильней у забора с канавкойВосхищение наше, с поправкойНа тяжелый музейный букет,Нависающий в желтой плетенкеНад столом, и две грозди в сторонке,И от локтя на скатерти след.

«Казалось бы, две тьмы…»

Казалось бы, две тьмы,В начале и в конце,Стоят, чтоб жили мыС тенями на лице.Но несравним густойМрак, свойственный гробам,С той дружелюбной тьмой,Предшествовавшей нам.Я с легкостью смотрюНа снимок давних лет.«Вот кресло, – говорю, —Меня в нем только нет».Но с ужасом гляжуЗа черный тот предел,Где кресло нахожу,В котором я сидел.

«Жизнь чужую прожив до конца…»

Жизнь чужую прожив до конца,Умерев в девятнадцатом веке,Смертный пот вытирая с лица,Вижу мельницы, избы, телеги.Биографии тем и сильны,Что обнять позволяют за суткиДвух любовниц, двух жен, две войныИ великую мысль в промежутке.Пригождайся нам, опыт чужой,Свет вечерний за полостью пыльной,Тишина, пять-шесть строф за душойИ кусты по дороге из Вильны.Даже беды великих людейДарят нас прибавлением жизни,Звездным небом, рысцой лошадейИ вином, при его дешевизне.

«На Мойке жил один старик…»

На Мойке жил один старик.Я представляю горы книг.Он знал того, он знал другого.Но все равно, не потомуПриятель звал меня к немуМеж делом, бегло, бестолково.А потому, что, по словамПриятеля, обоим намБыла бы в радость встреча эта.– Вы б столковались в тот же миг:Одна печаль, один языкИ тень забытого поэта!Я собирался много раз,Но дождь, дела и поздний час,Я мрачен, он нерасположен.И вот я слышу: умер он.Визит мой точно отменен.И кто мне скажет, что отложен?

«Зачем Ван Гог вихреобразный…»

Зачем Ван Гог вихреобразныйТомит меня тоской неясной?Как желт его автопортрет!Перевязав больное ухо,В зеленой куртке, как старуха,Зачем глядит он мне вослед?Зачем в кафе его полночномСтоит лакей с лицом порочным?Блестит бильярд без игроков?Зачем тяжелый стул поставленТак, что навек покой отравлен,Ждешь слез и стука башмаков?Зачем он с ветром в крону дует?Зачем он доктора рисуетС нелепой веточкой в руке?Куда в косом его пейзажеБез седока и без поклажиСпешит коляска налегке?