«То, что мы зовем душой…» Избранные стихотворения
вернуться

Кушнер Александр Семенович
Шрифт:

Прямая речь

1975

Два голоса

«Увези меня в Тулу, Туву,Симферополь, Великие Луки.Увези меня, там оживу,Там меж нами не будет разлуки.Увези меня в Нижний Тагил,Где не надо встречаться украдкой.Сколько горя ты мне причинил,Сколько горького счастья с оглядкой!»«Я не знаю, откуда диктантНам диктует судьба без просвета,Но классический есть вариантЭтой формулы старой – край света.Он везде, на диване любом,На бездарной бульварной скамейке,Где сидим мы с тобою вдвоем,Ухватившись руками за рейки».«Увези меня в Лугу, во Мгу,В карту пальцами ткнем наудачу.Увези. Больше так не могу:Видишь, губы кусаю и плачу». —«Что ж, бежим на край света, на крайЭтой радости, терпкой и горькой.Говорю же тебе, выбирай,Выбирай меж Фонтанкой и Мойкой».

«Быть нелюбимым! боже мой!..»

Быть нелюбимым! боже мой!Какое счастье быть несчастным!Идти под дождиком домойС лицом потерянным и красным.Какая мука, благодатьСидеть с закушенной губою,Раз десять на день умиратьИ говорить с самим собою.Какая жизнь – сходить с ума!Как тень, по комнате шататься!Какое счастье – ждать письмаПо месяцам – и не дождаться.Кто нам сказал, что мир у ногЛежит в слезах, на всё согласен?Он равнодушен и жесток.Зато воистину прекрасен.Что с горем делать мне моим?Спи, с головой в ночи укройся.Когда б я не был счастлив им,Я б разлюбил тебя, не бойся!

«Показалось, что горе прошло…»

Показалось, что горе прошлоИ узлы развязались тугие.Как-то больше воды утеклоВ этот год, чем в другие.Столько дел надо было кончать,И погода с утра моросила.Так что стал я тебя забывать,Как сама ты просила.Дождик шел и смывал, и смывалБезнадежные те отношенья.Раньше в памяти этот провалНазывали: забвенье.Лишь бы кончилось, лишь бы не жгло,Как бы ни называлось.Показалось, что горе прошло.Не прошло. Показалось.

«Возьми меня, из этих комнат вынь…»

Возьми меня, из этих комнат вынь,Сдунь с площадей, из-под дворовых арок,Засунь меня куда-нибудь, задвинь,Возьми назад бесценный свой подарок!Смахни совсем. Впиши меня в графуСвоих расходов в щедром мире этом.Я – чокнутый, как рюмочка в шкафуНадтреснутая. Но и ты – с приветом!

«Прощай, любовь!..»

Прощай, любовь!Прощай, любовь, была ты мукой.Платочек белый приготовьПеред разлукойИ выутюжь, и скомкай вновь.Какой пример,Какой пример для подражаньяМы выберем, какой размер?Я помню чудное желаньеИ пыль гостиничных портьер.Не помню, жаль.Не помню, – жаль, оса, впивайся.Придумать точную детальИ, приукрася,Надсаду выдать за печаль?Сорваться в крик?Сорваться в крик, в тоске забиться?Я не привык.И муза громких слов стыдится.В окне какой-то писк возник.Кричит птенец.Кричит птенец, сломавший шею.За образецПрощание по ХемингуэюИзбрать? Простились – и конец?Он в свитерке,Он в свитерке по всем квартирамВисел, с подтекстом в кулаке.Теперь уже другим кумиромСменен, с Лолитой в драмкружке.Из всех услад,Из всех услад одну на светеГ. Г. ценил, раскрыв халат.Над ним стареющие дети,Как злые гении, парят.Прощай, старушка. Этот тон,Мне этот тон полупристойныйПретит. Ты знаешь, был ли онМне свойствен или жест крамольный.Я был влюблен.Твоей руки,Твоей руки рукой коснутьсяКазалось счастьем, вопрекиВсем сексуальным революциям.Прощай. Мы станем старики.У нас в стране,У нас в стране при всех обидахТо хорошо, что ветвь в окне,И вздох, и выдох,И боль, и просто жизнь – в цене.А нам с тобой,А нам с тобой вдвоем дышалосьВольней, и общею судьбойВся эта даль и ширь казалась —Не только чай и час ночной.Отныне – врозь.Припоминаю шаг твой встречныйИ хвостик заячий волос.На волос был от жизни вечной,Но – сорвалось!Когда уснем,Когда уснем смертельным, мертвым,Без воскрешений, общим сном,Кем станем мы? Рисунком стертым.Судьба, других рисуй на нем.Поэты темИ тяжелы, что всенародноКасаются сердечных тем.Молчу. Мне стыдно. Ты свободна.На радость всем.«Любовь свободна. Мир чаруя,Она законов всех сильней».Певица толстая, ликуя,Покрыта пудрой, как статуя.И ты – за ней?Пускай орет на всю округу.Считаться – грех.Помашем издали друг другу.Ты и сейчас, отдернув руку,Прекрасней всех!

В кафе

В переполненном, глухо гудящем кафеЯ затерян, как цифра в четвертой графе,И обманут вином тепловатым.И сосед мой брезглив и едой утомлен,Мельхиоровым перстнем любуется онНа мизинце своем волосатом.Предзакатное небо висит за окномПропускающим воду сырым полотном,Луч, прорвавшись, крадется к соседу,Его перстень горит самоварным огнем.«Может, девочек, – он говорит, – позовем?»И скучает: «Хорошеньких нету».Через миг погружается вновь в полутьму.Он молчит, так как я не ответил ему.Он сердит: рассчитаться бы, что ли?Не торопится к столику официант,Поправляет у зеркала узенький бант.Я на перстень гляжу поневоле.Он волшебный! Хозяин не знает о том.Повернуть бы на пальце его под столом —И пожалуйста, синее море!И коралловый риф, что вскипал у МонеНа приехавшем к нам погостить полотне,В фиолетово-белом уборе.Повернуть бы еще раз – и в Ялте зимойОказаться, чтоб угольщик с черной каймойШел к причалу, как в траурном крепе.Снова луч родничком замерцал и забил,Этот перстень… На рынке его он купилИль работает сам в ширпотребе?А как в третий бы раз, не дыша, повернутьЭтот перстень – но страшно сказать что-нибудь:Всё не то или кажется – мало!То ли рыжего друга в дверях увидать?То ли этого типа отсюда убрать?То ли юность вернуть для начала?

«В тот год я жил дурными новостями…»

В тот год я жил дурными новостями,Бедой своей, и болью, и виною.Сухими, воспаленными глазамиСмотрел на мир, мерцавший предо мною.И мальчик не заслуживал вниманья,И дачный пес, позевывавший нервно.Трагическое миросозерцаньеТем плохо, что оно высокомерно.

«Исследовав, как Критский лабиринт…»

Исследовав, как Критский лабиринт,Все закоулки мрачности, на светЯ выхожу, разматывая бинт.Вопросов нет.Подсохла рана.И слезы высохли, и в мире – та же сушь.И жизнь мне кажется, когда встаю с дивана,Улиткой с рожками, и вытекшей к тому ж.От МинотавраОсталась лужица, точнее, тень одна.И жизнь мне кажется отложенной на завтра,На послезавтра, на другие времена.Она понадобится там, потом, кому-то,И снова кто-нибудь, разбуженный листвой,Усмотрит чудоВ том, что пружинкою свернулось заводной.Как в погремушке, в раковине слухаОбида ссохшаяся дням теряет счет.Пусть смерть-старухаЕе оттуда с треском извлечет.Звонит мне под вечер приятель, дуя в трубку.Плохая слышимость. Все время рвется нить.«Читать наскучило. И к бабам лезть под юбку.Как дальше жить?»О жизнь, наполненная смыслом и любовью,Хлынь в эту паузу, блесни еще хоть разСтраной ли, музою, припавшей к изголовью,Постой у глазВодою в шлюзе,Все прибывающей, с буксиром на груди.Высоким уровнем. Системою иллюзий.Еще какой-нибудь миражик заведи.

Голос

1978

«Слово «нервный» сравнительно поздно…»

Слово «нервный» сравнительно поздноПоявилось у нас в словареУ некрасовской музы нервознойВ петербургском промозглом дворе.Даже лошадь нервически скороВ его желчном трехсложнике шла,Разночинная пылкая ссораИ в любви его темой была.Крупный счет от модистки, и слезы,И больной, истерический смех.Исторически эти неврозыОбъясняются болью за всех,Переломным сознаньем и бытом.Эту нервность, и бледность, и пыл,Что неведомы сильным и сытым,Позже в женщинах Чехов ценил,Меж двух зол это зло выбирая,Если помните… Ветер в полях,Коврин, Таня, в саду дымоваяГоречь, слезы и черный монах.А теперь и представить не в силахРовной жизни и мирной любви.Что однажды блеснуло в чернилах,То навеки осталось в крови.Всех еще мы не знаем резервов,Что еще обнаружат, бог весть,Но спроси нас: – Нельзя ли без нервов?– Как без нервов, когда они есть! —Наши ссоры. Проклятые тряпки.Сколько денег в июне ушло!– Ты припомнил бы мне еще тапки.– Ведь девятое только число, —Это жизнь? Между прочим, и это.И не самое худшее в ней.Это жизнь, это душное лето,Это шорох густых тополей,Это гулкое хлопанье двери,Это счастья неприбранный вид,Это, кроме высоких материй,То, что мучает всех и роднит.