Все на Галине было то же самое, как и в первый день их фестивальной встречи, и даже темно-каштановая девичья коса лежала совершенно так же на груди, а красная ленточка на крутом завитке пламенела, как гвоздичка. Но в самой Галине чувствовалось и что-то новое, чего он не замечал прежде. Она напоминала тонкое деревцо с едва распустившимися почками, озаренное весенним солнцем, — так и Галину озаряла радость возвращающегося счастья. Оба рядышком сели на ее низенький диванчик, и Галина то рассказывала, как проходило для нее «это ужасное, мучительное время», то обращала к Пете сияющий восторженными слезами взгляд.

— Милый, милый!.. Какое счастье любить тебя!.. Я все, все сделаю, что ты захочешь!

— А если я захочу, чтобы мы больше не откладывали? А если я сию же минуту скажу об этом старшим Сковородиным? И если мы оба пойдем к ним и скажем это? — залпом спросил Петя.

— Ну… скажи, скажи!..

*

Когда час спустя молодые люди вышли на улицу, Галина с тихим смехом прислонилась к Петиному плечу.

— А-ах… этот один-разъединственный бокал шампанского все еще шумит у меня в голове!.. Я же только под Новый год пью шампанское, а сегодня на меня оно ужасно сильно подействовало… ах, в глазах у меня все еще какие-то золотые кружочки так и вертятся! Отчего это? Ах, это от счастья, от счастья!.. А ты? Почему ты молчишь, милый?

— Я? Тоже — от счастья! — шепнул Петя, быстро коснувшись губами ее горячей щеки.

— Помнишь, мама сказала, что более тридцати лет назад, в студенческие их времена, у них была помолвка с папой… а вот сейчас оба они уже отмечают нашу с тобой помолвку. А я при этом слове подумала, что тебе, наверно, покажется смешным это слово «по-молв-ка-а…».

— А что в этом слове смешного?.. «Помолвка» от слова «молвить», «молва»… то есть что-то объявленное вслух… и понятно, с уважением и радостью… как видишь, все понятно.

— Знаешь, а потом я еще раз испугалась, вдруг тебя рассмешит мамина просьба: «Милые мои, умоляю, дайте срок — ведь надо же как следует подготовиться к этому торжеству!» Но ты с таким добрым лицом кивнул, что я чуть не расцеловала тебя за это!.. Ой!.. Я не кажусь тебе смешной?

— Что ты, родная… в тебе все еще впереди.

— Ты хотел сказать «у тебя», «перед тобой»?

— Нет, Галиночка, именно так: в тебе самой все еще впереди.

— Во мне самой?.. Что ты этим хочешь сказать, Петя? Не понимаю, почему ты именно так выразился: в тебе самой…

— Да потому, что именно в эти последние дни мне открылось в тебе, Галиночка, какой ты можешь быть, ты сама! Ты можешь быть решительной, смелой… ты можешь и сквозь боль душевную и физическую чувствовать сильно и глубоко…

И Петя напомнил ей о вечере, когда она пришла к Мельниковым нежданно-негаданно и будто «мост перебросила в будущее».

— А какая же я была зарёванная… у меня даже сердце на минутку сжалось: батюшки, до чего же от слез глаза, нос, губы распухли, до чего же я нехороша!

— Что ты, что ты!.. Да еще никогда не казалась ты мне такой чудной и родной!

— А я думала, что ты меня просто жалеешь, не хочешь огорчать… Прости, прости, что я так подумала о тебе! Поцелуй меня… докажи, что ты за это не сердишься на меня…

— Ну… вот, вот!.. — Петя, быстро притянув ее к себе, поцеловал в глаза и губы.

Они шли в синей тени, под пышными навесами заснеженных деревьев, которых так много посажено было на Проспекте Мира.

— Не замерзла? — шепнул Петя, прижимая к себе ее локоть.

— С тобой-то!..

— А все-таки возьмем машину… вот и зеленый огонек!

— Сначала к нашим гигантам! — предложила Галина, когда оба сели в такси.

Через несколько минут оба уже были там. Как и в тот памятный вечер в начале зимы, Галина побежала через площадь и остановилась напротив постамента, где, высоко подняв серп и молот, стояла могучая пара двух стальных гигантов — рабочий и колхозница. Как и тогда, на головах у них белели снежные шапки, чему Галина по-детски обрадовалась, а потом помахала им рукой в белой пуховой перчатке.

— Мне так и кажется, что они смотрят на нас…. А тебе, Петя? Милый, милый… тебе хорошо сейчас? Хорошо?

— Да… очень… — шепнул Петя, не сводя с нее восхищенного взгляда. А Галина трепетным, словно тающим голосом все спрашивала, ожидая еще какого-то особо желанного ей ответа:

— Ну, скажи, скажи, почему тебе хорошо? Почему ты чувствуешь себя счастливым?.. Наверно, потому, что без любви можно погибнуть? Ты молчишь? Ты не согласен?

— Вот ты боишься, что «можно погибнуть»… Конечно, случается людям ошибиться в тех, кого они полюбили, тосковать, даже отчаиваться., но это еще не гибель. А вот когда человек работать не может и уже ровно ничего не может внести в общее дело, вот тогда он погиб!.. Ты себе представляешь это?