— Ты о чем задумалась, мама? — мягко спросил Петя. — Ты ведь еще о чем-то хотела сказать?

— А… да, да… — заторопилась Марья Григорьевна. Только о том, что ты сам знаешь, как тебе лучше поступить, милый сын.

*

Из зала заседаний партсъезда Сковородин приходил в Кремль, как и в прошлые годы, почти за полчаса до начала. Также в его обычае было обменяться мыслями со знакомыми людьми и просто было приятно сейчас, в дни внеочередного двадцать первого съезда, пройтись неторопливо по солнечному простору Георгиевского зала. Утренние потоки морозного солнца мягко лились в высокие окна, отсвечивали на узорном блеске паркета. На беломраморных стенах жарким золотом горели сотни

имен воинов, павших за Россию почти полтора века назад. Хрустальные вереницы люстр сияли несметными, нежно-синими алмазными огоньками. Было тихо, просторно, торжественно.

Вчерашний собеседник, знакомый профессор, и Сковородин несколько минут расхаживали рядом, как вдруг профессор приостановился, толкнул Сковородина и шепнул ему:

— Смотрите, какой оригинал впереди нас… такой манеры держать руки при ходьбе я, право, еще не видывал? '

— Действительно, — согласился Сковородин, тоже засмотревшись на идущего впереди. Незнакомец, высокий, плечистый, слегка покачивая седеющей головой, шел по паркету ровным и неспешным шагом, плотно держа руки за спиной. Видно было по всему, что эти заложенные назад руки — привычная для него манера. Его грубоватые крупные пальцы непрестанно двигались, словно помогая мыслям.

Едва вглядевшись, Сковородин, словно по привычке, уже стал понимать безмолвный язык этих энергичных рук — да ведь они же ему давно знакомы!.. И память мгновенно перенесла его в дни Великой Отечественной войны, на берег Днепра, в инженерную часть, которая вначале взрывала, а потом наводила переправы. Сковородин тогда носил погоны подполковника, а руководил теми сложными операциями полковник Травин Галактион Романович. Из-за этого несколько тяжеловесного имени солдаты заглазно звали его «Романыч» или «отец». Могучего сложения, будто налитый неизносимой силой и выносливостью, Травин умел беречь каждого солдата, великолепно знал все заботы и трудности своих воинов, за что и был прозван «отцом». Его инженерская изобретательность соединялась с военной хитростью, которая до конца войны не оставила его, как верная и счастливая звезда. Одной из главнейших причин его удачливости солдаты и офицеры считали умение тщательно обдумывать каждую боевую задачу. «Отец опять что-то задумал», — говорили все, когда видели, как он расхаживает с заложенными за спину сильными рабочими руками. Он всегда жил и чувствовал открыто, среди людей и грозных трудов фронта, и многие его соратники научились «читать» по движениям его сильных пальцев, насколько сложна задуманная им операция.

«Да уж не он ли это? — обрадовался про себя Сковородни. — Ей-ей, он! Он!»

Петр Семенович быстро зашагал вслед и позвал:

— Галактион Романович!

Тот живо обернулся, сразу узнал старого фронтового друга, и оба крепко обнялись.

До начала заседания съезда они успели обменяться первыми вопросами и сообщениями: где и как началась мирная работа каждого и что достигнуто в работе за эти без малого полтора десятка лет…

Во время перерыва они снова встретились в Георгиевском зале, а после заседания пошли вместе обедать.

Разговор вскоре перешел на темы съезда, потом Травин увлеченно заговорил о своем ближайшем помощнике Володе Семенове.

— Твой молодой помощник, как видно, парень с перспективой, — поддержал Сковородин.

— Я еще успею тебя с ним познакомить, парень хороший и очень обещающий, — с горячим одобрением произнес Травин. — Он так разносторонне показал себя в работе, что был избран делегатом на съезд. И всего ему, инженеру Володе Семенову, двадцать пятый год.

«Немногим старше Пети Мельникова», — вдруг, почему-то волнуясь, подумал Петр Семенович.

— Так вот, этот мой славный Володя, — с мягкой улыбкой, красиво осветившей его крупное бровастое лицо, продолжал Травин, — сказал мне: «Знаете, Галактион Романович, сегодня мне особенно часто приходила в голову мысль, какое счастье с молодых лет участвовать в огромной всеобщей работе, чувствуя себя человеком настоящего и будущего!» А потом добавил: «Не думайте, Галактион Романович, что это вроде лирической декламации с моей стороны!» «Что ты, Володя, — отвечаю я, — многие из нас лишний раз об этом же подумали».

— Вижу, оба вы, старший и младший, — большие друзья, — сказал Сковородин.

— Думаю, что мы с Володей, пожалуй, скоро будем и родственниками! — И Травин тихонько закатился таким добрым смехом, что Сковородин даже с невольной завистью подумал: «Вот и мне бы так же о Пете Мельникове рассказать!»

— Крепко подружился Володя с моей младшей, Светланой. — И Травин с открыто счастливым видом развел руками. — Нынешней весной Светлана сдает свою дипломную работу по архитектуре…

Видно было, что Галактиону Романовичу доставляло удовольствие рассказывать о Володе Семенове, которого он считает не только талантливым инженером, но и своим ближайшим учеником. Правда, было время, когда Травин надеялся, что сыновья изберут отцовскую профессию. Но старший сын стал геологом, средний — искусствоведом, а дочь будет архитектором.

— Вот я и стал думать, — продолжал Травин, — если родным сынам мой многолетний заводской опыт не пригодился, надо загод’я подумать, кому и как его передать. Подобрал я группу способной молодежи… и среди них Володю Семенова. Прямо окажу тебе, это самый выдающийся из всех, а ведь сереньких среди них нет… Ей-ей, ясная и смелая голова у этого парня! И вообще, знаешь, Петр Семенович, я убежден, что каждому серьезному деятелю нашей могучей промышленности приятно вкладывать свой многолетний опыт в это, можно сказать, вечно живое мужание поколений. Ведь и нам с тобой кто-то помогал и доброхотно учил нас.