непонятно. Скоро вернутся хозяева и наверняка загрузят женщину работой.

– Даже не волнуйтесь, мадам, даже не переживайте ни одной минуточки. – на мой вопрос тётка решительно рубанула ребром ладони воздух, - Ночи спать не буду, а всё слажу, как надо.

Но я, всё же, настояла, что хотя бы отпороть там, где она укажет, могу и сама. В общем, заделье на эти два дня нам обеим было обеспечено.

*Женщины носили нижнюю сорочку, корсет и «фижмы» — облегченный каркас, на котором юбка лежала свободно, падая широкими складками. Фижмы, а во Франции «панье», делали из ивовых прутьев или китового уса, прокладывая валиками и слоями простеганной ткани. Форма панье была разнообразной: овальной, круглой, конусообразной.

** Нижнее и верхнее платья — «фрепон» и «модест». Подол фрепона богато вышивался, лиф был очень узким, под него надевали корсет.

13

В этот день проснулась очень рано. И просто не знала, куда себя пристроить в ожидании полудня, когда приедет нотариус. Уже и по саду погуляла, в пагоде посидела, росистым рассветом подышала. Возбуждённое состояние нервов требовало выхода - каких-то действий, движения.

В хозяйственной части имения уже потихоньку шевелились слуги. Сноха ещё изволила почивать – Рози не любила ранние подъёмы.

Вот и решила, что, пока в округе полный штиль, можно сходить и ознакомиться с теми местами дома, в которых ещё не была.

На втором этаже располагались помещения для приёма гостей. Танцевальный зал, курительная комната, большая столовая и всё в том же духе, включая, так понимаю, жилые каморки для ночлега.

Третий этаж – личное пространство хозяев. Здесь я решила особо не задерживаться, глянуть одним глазком, и всё. Так бы и поступила, если бы не моё неискоренимое любопытство.

Внимание привлёк звук. До того гармоничный в утренней тишине – просто удивительно. И

в равной же степени странный для этого дома. В общем, не удержалась, пошла посмотреть, кто в такую рань тут так мелодично… Поёт?

Ну да, из-за неплотно прикрытой двери отчётливо слышалось, как кто-то тихо напевает милую песенку про… ага, какого-то пастуха. И всё бы ничего, подумаешь, может горничная за уборкой мурлыкала под нос любимый напев. Однако, исполнителем была точно не женщина.

Это был смягчённый светлой эмоцией «дикторский» голос Ральфа.

Тут бы мне и уйти. Но нет. Ситуация казалась такой неожиданной, что это следовало увидеть собственными глазами. Потихоньку постучалась в дверь – никто не ответил.

Осторожно толкнула ручку, шагнула вперёд, и… Всё, выгнать меня отсюда уже не смогли бы никакие вопли разума. Потому что картина, которую я застала, превосходила все предположения фантазии.

В просторном кабинете (это оказалась рабочая зона брата) спиной ко мне сидел Ральф и душевно выводил свою незамысловатую песенку. Что он там, склонившись над столом, заваленным клочками тканей, бутылёчками красок и обрезками прутиков конкретно делал, сразу было не разобрать – мешала высокая спинка стула. Но на этот вопрос красноречиво ответил шкаф.

Две глухие створки оказались широко распахнуты, а на полках лежали цветы небывалой красоты. Я чуть не поперхнулась и сперва даже подумала, что живые – настолько искусно рука мастера сотворила это чудо. Но зачем бы настоящим цветам храниться в тёмном шкафу?

Ноги сами сделали ещё несколько шагов, и брат меня заметил. Песня оборвалась на полуслове, он вскочил с места, роняя на пол свою работу. Грудь его под шёлковым халатом шумно вздымалась тяжёлым дыханием, а бледное лицо заливала краска…

Не-а, друзья, не гнева. Я смотрела в его глаза и понимала, что это стыд, огорчение, растерянность и даже страх, но точно не злость. Кажется, я застукала мужика за немужским, видимо, неприличным его статусу и половой принадлежности занятием.

Надо же, а я ведь полагала, что этот бесстрастный человек равнодушен ко всему и не способен к выражению чувств. А тут сразу такой букет. Он не знал, как реагировать. Я же испытывала неловкость от того, что заставила творца за работой так нервничать.

– Простите, брат, просто вы так хорошо пели, а дверь оказалась не заперта. – мягко заговорила я, и Ральф бросил в сторону дверного проёма досадливый взгляд. – Вы позволите? –

я наклонилась и подобрала с пола оброненную орхидею, искренне изумляясь тонкости прорисовки каждой прожилочки, каждого мелкого штриха, глубиной передачи полутонов окраски чудного цветка.

– Она ещё незакончена. – стыдливо-раздражённо буркнул художник, но труд свой у меня не отобрал.

– Она восхитительна. – убеждённо прошептала в ответ, - Ральф, у вас великолепный талант, блестящий вкус и золотые руки.