— Кость! — крикнул Глеб уже вслух.

— А что случилось? — Дарья нахмурилась.

В следующий миг его взгляд упал на стену, где тень вдруг приняла форму огромной костлявой руки и выразительно указала пальчиком в глубь дома. Следом по полу пронеслась длинная темная змея, которая обычно предпочитала сидеть в тени хозяина, обвила ногу парня и потянула за собой туда же, куда указывал и палец — причем весьма нервозно потянула. Чувствуя неладное, Глеб сорвался на бег.

Змея довела до двери подвала, которая оказалась облеплена чернотой изнутри — скверна кишела в проеме, как куча червей. Глеб с силой дернул за ручку, однако та не поддалась.

— Отойди… — выдохнула нагнавшая его Дарья.

Следом вскинула руку — и воздух разорвался от ослепительного удара яркой вспышки. Вся чернота резво отскочила в стороны, и дверь распахнулась сама, впуская внутрь. В центре абсолютно темной комнаты с жидкими сочащимися стенами лежало тело, густо, как саваном, оплетенное скверной. Казалось, множество змей плотно свивались вокруг него — так что ни единого кусочка одежды или кожи не проступало наружу.

Кинувшись к этой кишащей жирной массе, Глеб попытался разорвать ее, как путы. Однако змейки сразу же перекинулись на его руки, кусая и жаля, словно не желая отдавать свое. Дарья снова вскинула руку, и несколько ярких вспышек разрезали черную толщу скверны, заставив ту стремительно схлынуть прочь — расползтись в стороны, как сотни змей.

Костя лежал в самом центре на вязком, как топь, полу. Холодный на ощупь, на вид мертвецки-бледный — однако сердце билось довольно громко и четко.

— Костя, очнись! — приподняв за плечи, Глеб его слегка тряхнул.

Миг — и друг резко выдохнул, словно выплевывая воздух из легких. А затем медленно открыл глаза и как ни в чем не бывало ухмыльнулся.

— Собирайся.

— Куда? — не понял Глеб, но, видя такую знакомую ухмылку, тоже ухмыльнулся.

— В театр. У нас сегодня насыщенная программа.

Музыка, казавшаяся непривычно нервной, носилась по воздуху. Софиты раздражающе ярко светили внизу на сцене. Маленький человек в одиночестве сидел в последней ложе на первом ярусе — в глухом темном углу, чтобы никто не мешал. Стараясь расслабиться, он заказал шампанское. Однако, стоило взять бокал в руки, как все расплескивалось на кресла и брюки — пальцы неимоверно тряслись, и мужчина уже целые сутки не мог унять эту дрожь, вздрагивая еще больше от каждого резкого звука из оркестровой ямы и чуть ли не подскакивая на месте.

«Даже если убьешь меня, все равно он придет за тобой…» — голос этой дряни, выписывающей сейчас пируэты на сцене, словно звенел в ушах с прошлого вечера.

В тот миг ему показалось, что ее устами говорила сама Темнота — с тех пор дрожь и не прекращалась. Трясущаяся рука надавила на карман, нащупывая лежащий там небольшой пистолет — единственное, что хоть немного успокаивало. Если этот мессир заявится к нему лично, у него хотя бы будет ответ.

В голове вертелись обрывки мыслей, из-за которых хозяин клуба не мог уснуть всю ночь. Бросить все, схватить ее и сбежать? Но он слишком много всего вложил в этот клуб, в свой статус, в свое место, чтобы сбегать просто так. Просить покровителей вмешаться? Но они захотят слишком много себе — эти жадные твари помогают, только если можешь заплатить. Отбиваться самому? Рука снова нащупала пистолет. В конце концов, этот мессир тоже смертен, что бы там о себе ни думал. Вон сколько болтали про Волкодава, однако ему ничего не помешало сдохнуть — сдохнет и щенок. Да, пожалуй, он будет отбиваться до последнего.

Немного успокоившись, мужчина снова потянул бокал к губам. В ту же секунду резко сменилась мелодия, и под тягучий стон скрипки рука снова предательски дрогнула, и шампанское заляпало брюки. Ругнувшись, он поставил бокал обратно. Тем временем под восхищенное придыхание публики Ника на сцене совершала пируэты — маленькая, хрупкая — с такого расстояния гораздо более далекая, чем обычно. Сколько он ей дал, а она даже не поворачивала голову в сторону его ложи — смотрела куда угодно, только не сюда. Иногда он дергал ее голову сам, заставляя оборачиваться прямо во время танца, и представлял, что всеми любимая балерина лишь игрушка в его спектакле, которую он дергает за ниточки. Захочет, и она упадет, сломавшись пополам — потому что он ее хозяин. И если бы эта дура это ценила, у него бы не было сейчас никаких проблем.

Рядом внезапно упала тень, делая полумрак вокруг еще гуще — кто-то бесшумно подошел со спины.

— Угадай кто, — следом раздался голос.

И от этого спокойного, тихого тона прошила новая дрожь — ледяной волной пронеслась по всему телу. Хозяин клуба испуганно подскочил на месте и, повернувшись, встретился с черными, могильно-черными глазами — словно его кошмар случился наяву. Рука лихорадочно рванула к карману, где лежал пистолет. Но не успела даже его коснуться, как Павловский стремительно перехватил его плечо и сжал. Миг — и руку будто передавило огромным прессом, и она жалкой плетью повисла вдоль тела, больше не подчиняясь ему.

— Что может твой жалкий пистолет против меня? — могильные черные глаза, казалось, добрались до самой его души.

Мужчина захотел крикнуть — но не смог, словно связки разом пересохли, издавая лишь глухое кряхтение. Попытался дернуться — и не хватило сил, будто все тело впало в кому, скованное всего одним прикосновением о его плечо.

— Это не твой пистолет, — заставляя смотреть себе в глаза, сказал Павловский, — это гораздо страшнее.

Человек, любивший быть хозяином всего, сейчас потерял контроль даже над самим собой, чувствуя с каждым мгновением, как иссыхает весь изнутри — словно все тело отказывало орган за органом. Ноги, руки, плечи, шея — ничего больше не принадлежало ему. Только мысли еще ворочались в голове — все слабее с каждой секундой.