— Преследуете меня? — полюбопытствовал я.

— Я вас преследую? — она чуть крепче сжала хрустальную ножку. — У меня к вам тот же вопрос.

Какая дивная логика. Ты подкралась со спины, а я преследую — конечно, у меня же глаза именно там.

— Что вы, — отозвался я, — вы абсолютно вольны идти дальше.

— Как и вы, — с вызовом отчеканила прима. — А я стою здесь и из-за вас никуда не собираюсь уходить.

Взгляд колючий, поджатые губы — этакая неприступная крепость. Вот только платье аж кричало, что это тело отчаянно просит приключений. Неужели супруг настолько плохо старается?

— Кстати, поздравляю со счастливым замужеством, — вспомнил я.

— Вы смотрите с презрением, — нахмурилась она.

— А разве вам не все равно, как я смотрю?

— Думаете, наверное, что я вышла замуж из-за денег?

— Что вы, — с иронией отозвался я, — уверен, что по большой любви.

Балерина еще крепче стиснула бокал и открыла рот, собираясь что-то сказать — но ее опередили.

— Госпожа Люберецкая, — рядом проскрипел знакомый голосок, — не уделите мне минутку?..

Вместо ответа она вздрогнула и снова сжала губы. К нам подвалил пузатый мутноглазый старичок, ее несостоявшийся поклонник в клубе, который сегодня громче всех болтал на собрании и, кстати, был одним из немногих, кто не подошел ко мне здесь лично и не заверил в своем доброжелательном расположении.

— Такое неловкое дежавю, — я повернулся к нему, — не находите?

Престарелый кавалер аж отступил назад, заметив наконец своими полуослепшими глазками, что госпожа Люберецкая, с которой он так рвался поговорить, говорила с тем, радости общения с кем он избегал весь вечер.

— Прошу прощения, мессир Павловский, — холодно выдал он. — Не хотел помешать вашей беседе.

— Это единственное, за что вы просите прощения? — уточнил я.

Морщинистое лицо мигом перекосилось, напоминая высохшее яблоко.

— Полагаю, я имею право на собственное мнение, — отчеканил этот горе-мессир.

— Разумеется, — кивнул я. — Как и на собственную скверну. Только не удивляйтесь, если ее вдруг перестанут покупать.

— Вы что, — мутные глазки сощурились, — мне угрожаете?

Я лишь усмехнулся, позволяя этому перезревшему фрукту додумать ответ самостоятельно — заодно и проверим, остались ли в морщинистой черепушке мозги или их тоже изрядно подсушило. Несколько мгновений старик мрачно рассматривал меня.

— Вы очень похожи на отца, мессир Павловский, — наконец сухо выписал он комплимент. — Прощу прощения за возникшую ситуацию. Я не располагал всей картиной, и такого больше не повторится, — и торопливо зашаркал прочь, видимо, надеясь, что и встреча со мной больше не повторится.

Я же повернулся к Люберецкой, упрямо стоявшей рядом — хотя была такая отличная возможность сбежать под шумок.

— Навязчивый у вас поклонник.

— Звучит так, будто я хотела внимания, — отозвалась она, вращая между пальцев хрустальную ножку.

— Если так не хотели внимания, может, стоило одеться поскромнее?

— А вы у нас полиция нравов? — бокал качнулся в мою сторону. — Образец нравственности и морали?

Вызывая еще одно дежавю, за спиной раздался яростный топот, и к нам подвалило ее лысое маленькое счастье, глядя на меня так, словно не прочь придушить — если допрыгнет до шеи, конечно.

— Добрый вечер, мессир Павловский, — тем не менее карлик выдавил из себя приветствие. — Прошу извинить, что вторгаюсь в беседу, но мне необходимо забрать свою супругу. Ника, дорогая, — повернувшись к ней, процедил он, — пойдем…

Его супруга аж посерела от таких перспектив.

— Всего доброго, — не глядя на меня, бросила она и зашагала за ним с таким видом, будто ее тащили силой.

Что поделать, сама выбрала свое счастье, которое сейчас пахло и шаталось так, словно влило в себя половину поданного этим вечером алкоголя. И куда там столько влезло?

Парочка уединилась на балконе и закрыла за собой стеклянную дверь. Слов не было слышно, но, судя по жестам и выражению лиц, супруги ссорились. Я же взглянул на часы, чувствуя, что провел на этой светской тусовке достаточно. После чего нашел хозяев дома и Савелия и, попрощавшись со всеми, поехал домой.

За окном спорт-кара мелькали огни вечерней столицы, довольно пустой в такой поздний час. Свернув с набережной Фонтанки на мост, я неожиданно обнаружил одинокую фигурку у перил. Светлые изрядно потрепанные ветром локоны спадали по плечам. Подол алого платье разлетался в стороны от каждого порыва, так что голые ножки сверкали в свете луны. Я даже моргнул, проверяя, не мираж ли это. Но нет: госпожа Люберецкая абсолютно одна стояла посередине моста — в таком виде, что, не знай я, кто она, подумал бы, что у нее другая профессия — куда древнее, чем балерина.