— Вот это настоящая охота на кисок, — повернулся я к Глебу, — а не то, что ты там себе придумал.

— Ну знаешь, в «Артемиде» на них охотиться проще… Вот бы к нам домой хоть одна пришла, — задумчиво добавил он, рассматривая снимки. — Даже охота пообщаться вживую…

Может, и придет — мой дом любит Темнота. Когда-то их там жило много.

Наконец мы дошли до коридора, в конце которого находился зал аукциона. Однако проход оказался перегорожен длинным столом, за которым сидел знакомый писарь, регистрируя участников. Он взглянул на меня и вздохнул.

— Извините, мессир Павловский. К сожалению, мы не можем вас пропустить.

«Мы»? Как удобно-то говорить «мы», когда сидишь один.

— И на каком основании? У меня есть приглашение.

Я показал конверт, где так и написано «мессиру Павловскому» — со всем официозом в виде подписи и печати Синьории.

— Как видите, ваше «мы» не против.

— Но само приглашение не вам, — упрямо протянул писарь.

— А мессир Павловский теперь я. Даже взносы вам плачу.

По ту сторону стола раздался тяжелый вздох.

— Понимаете, это первичный аукцион для почетных членов Синьории, их особая привилегия. Все остальные приглашаются на вторичный аукцион через несколько дней.

Ага, общее мероприятие без приглашений — просто краткое объявление на сайте. Да и зачем тратить бумагу? Там все равно ничего ценного уже не остается.

— Но меня пригласили на этот, — возразил я.

— Но там не ваше имя, — занудствовал писарь.

«Может, просто упакуем его, — предложил Глеб, — унесем в ближайшую подсобку и пройдем?»

— Почему там не мое имя — это ваша оплошность, — заметил я, — а не моя проблема.

— Это простая канцелярская ошибка, — в ответ раздался еще один тяжелый вздох.

Ну если кто-то два дня назад не знал, что мой отец умер, то можно только позавидовать тому, в каком спокойном мире он живет — видимо, вообще не выходит из канцелярии.

— И кто же понесет ответственность за эту ошибку? — я поймал взгляд этого зануды. — Может, вы?

— Мессир Павловский, — с нажимом произнес он, однако глаза опустил, — если угодно, мы пришлем вам официальное извинение. Но этот аукцион только для почетных членов.

Да что мне от ваших извинений? Я уже начинал склоняться к предложенному Глебом решению.

— Пропусти молодых людей, — вдруг произнес голос за спиной, показавшийся смутно знакомым.

К нам подошел мужчина примерно отцовского возраста — подтянутый, в дорогом костюме с иголочки, что можно определить и на глаз. Легкая проседь на темных волосах смотрелась довольно стильно, словно ее дополнительно подкрашивали в салоне. На пальце сверкало массивное гербовое кольцо, где был изображен кинжал с парочкой стекающих с лезвия капель крови. Но самым примечательным, конечно, был шрам вокруг правого глаза, как будто окружая его — мастерски выведенный, словно глаз хотели вырезать, но на полпути передумали, о чем и свидетельствовала оставшаяся белесая полоса.

— Но аукцион только для почетных членов… — привычно протянул писарь.

— Знаешь, какое еще право есть у почетных членов? — насмешливо прищурился мужчина. — Поднимать вопрос об увольнении сотрудников Синьории, если они перечат почетным членам.

Место тут, похоже, было очень теплым — так что губы зануды мигом растянулись в услужливую улыбку.

— Конечно, Садомир Игоревич, но тогда под вашу ответственность.

— Ну раз под мою ответственность, — взгляд мужчины стал еще насмешливее, — то я лично прослежу, чтобы рассылка на подобные мероприятия осталась за мессиром Павловским. И если мессир чем-то будет недоволен, то одними извинениями лично ты уже не отделаешься.

«Ты его знаешь?» — тут же активизировался Глеб.

Скажем так, вижу я его точно не впервые.

— Конечно, Садомир Игоревич, — с натужной улыбкой отозвался писарь. — Хорошего вечера, Константин Григорьевич, — выдавил он уже мне, — и прошу извинить за причиненные неудобства.

Любезно приняв его извинения, мы с Глебом прошли в глубь коридора. Мужчина со шрамом неспешно прошествовал следом.

— Благодарю, — сказал я.

— Что вы, это меньшее, что я мог сделать для сына Григория. Вы меня, наверное, не помните, — улыбнулся он.

Ну его самого не особо, а вот этот огромный шрам вокруг глаза в памяти остался. Его обладатель частенько наведывался к отцу, и почти всегда этот шрам означал, что отец отодвинет все дела со мной и займется им, как кем-то для него более значимым, чем собственный сын. Хотя, помнится, сам хозяин шрама был вполне мил и даже приносил мне сладости.

— Смутно, — ответил я.

— Барон Садомир Игоревич Ольховский, — представился он. — Но вы можете называть меня Садомир.

«А сокращенно это как — Садик?» — хмыкнул среди извилин мой полудурок.