Встала с пола, прихватила бокал, бутылку, письмо и еще папку выпускного школьного альбома. Там было его фото. В моих мыслях Гордеев был всегда, но иногда до боли хотелось посмотреть на его лицо вот так, как будто он не привиделся мне в страшном сне, а был со мной наяву.

Стас – мальчик, который дважды разбил мне сердце. Первый раз оно лишь треснуло, а во второй разлетелось на мелкие осколки, которые я клеила последние пять лет. Получилась какая-то кривая абракадабра, которая, то и дело, ныла, скрипела и сочилась кровью, а порой и вопила в голос от боли и от пережитых ранений.

Села на диван, подобрала под себя ноги, еще немного пригубила вина, а потом открыла альбом и снова, как вчера – воспоминания, словно сумасшедшие пчелы, стали жалить меня со всех сторон.

Я тогда, после Осеннего бала, все воскресенье провалялась в кровати. Ни есть, ни пить не могла, все представляла себе как прямо в этот самый момент Оля и Стас сплетаются в порыве страсти на шелковых простынях. И он шепчет ей это свое проклятое:

– Только ты, только ты одна…

И это сводило с ума, перемалывало ментальным миксером мозги в кашу. Резонировало и набирало громкость в моей голове, а скрыться было некуда.

Так меня и нашел отец в вечер воскресенья – под подушкой, с отекшим, заплаканным лицом. Сел на кровать и неожиданно участливо сжал мое плечо.

– Ну, горемычная моя, что случилось?

– Влюбилась я, – как на духу выпалила и опять горько разрыдалась.

– В Седых что ль?

– Е-если бы!

– Слава Богу! – выдал отец, и я высунула голову из-под подушки, смотря на него жалобно и просительно.

– Пап…

– Без последствий хоть влюбилась? – потрепал он меня по голове, и я блаженно зажмурилась. Последний раз он так делал, когда мне было десять и я разодрала колени до мяса, упав с велосипеда.

– Без, – шмыгнула носом.

– Ну и чего тогда ревешь? Последствий нет. Понимание, что влюбилась в мудака – есть. Так что, ты в дамках, дочь.

– Как у тебя все просто, – насупилась я и вытерла бесконечный поток слез.

– И у тебя так же будет. Ты просто не прощай обид и держи хвост пистолетом. Поняла меня?

Ах, если бы я тогда послушалась отца. Ах, если бы своими примитивными подростковыми мозгами поняла всю суть и мудрость его слов. Но мне так хотелось быть глупой, вместо того чтобы стать гордой. И я получила сполна.

И да, сидеть больше за одной партой с Олей я просто не могла. Мне казалось, что если я услышу хоть слово про нее и Стаса, то просто сорвусь и вцеплюсь в ее нарощенные гидроперидные волосы, а потом как следует оттаскаю ее за эти жалкие пакли.

– Не смотри на них так, – прошептал мне однажды на перемене Седых.

– Как так? – повела я плечами.

– Как будто ты Андрей Чикатило.

– П-ф-ф…

– Ревнуешь, я же вижу. Давай прикинемся парочкой. Хочешь?

– Нет, Дима, не хочу, – а потом подумав с полминуты, все же выдала, – но прикинемся.

Я тогда под одеялом ревности, боли и неразделенной любви совершенно не понимала, что мучаю Димку. А он старался. Букеты мне таскал, все на какие-то выставки и в театры меня приглашал, в кино, на коньках кататься. На Новый год подарил золотой браслет, а я не приняла. Обиделся, даже попытался мне высказать что-то, но я его быстро осекла. Плевать мне было. Совершенно! А после зимних каникул Седых стал настолько навязчивым, что откровенно стал меня раздражать. Его было слишком много в моей жизни, до такой степени, что однажды, уже в конце апреля, я не выдержала и сказала:

– Хватит, Дим, мне надоели эти игры.

Да и толку от них особо не было. Мне казалось, что Гордеев совсем меня не замечает, да и Рябову особо тоже, хотя на всех переменах она вешалась на него словно бешеная обезьяна. Потом перед майскими праздниками она нам просто вынесла мозг россказнями, что на все выходные они со Стасом едут отдыхать за город. Будет там у них репетиция выпускного типа. И с намеком поигрывала бровями. Сучка!

– Ты за него замуж что ли собралась, Ряба? – спросил со смешком Седых.

– Какой замуж, Димасик? Пусть сначала на ноги встанет, покажет на что он способен ради меня. А пока я его даже с родителями знакомить боюсь. Папа мне башку за такое оторвет. Стас из неблагополучной семьи, да и кто знает, что у него там за генетика. Это он сейчас подает надежды, а на деле окажется, что его предел – это ПТУ и работа в Маке. Я в зачуханском клоповнике жить не готова, а на отечественной тарантайке ездил полоть картошку так и подавно.

Я тогда этот поток словесной диареи не выдержала. Просто встала из-за стола и ушла, еще даже не зная, что ровно через месяц случай сведет меня и Гордеева в застрявшем лифте.