Покидая Петербург, Паррот решает высказать Александру I все, что еще лежало у него на сердце, а потому прикладывает к своему прощальному письму огромную записку с критикой состояния дел в области народного просвещения, составленную еще на основании прежней записки, которую профессору не удалось передать императору в 1821 г. Казалось бы, все итоги их общения подведены. Но получается, что для Паррота прощание с императором не означало прекращения переписки – в марте и в сентябре 1825 г. он отправил Александру I еще два письма, где выступил пламенным патриотом «греческой нации» и побуждал царя протянуть ей руку помощи и противодействовать попыткам англичан нажиться на борьбе греков за свободу: «Ведь если греки сражались в течение четырех лет с героизмом, равным самым великим образцам историческим, несомненно, что делали они это для того, чтобы образовать независимую нацию, а не для того, чтобы покориться власти Англии» [192] . Любопытно, что тексты писем и записок Паррота по греческому вопросу в итоге оказались в распоряжении чиновников российского Министерства иностранных дел [193] .

Поэтому подлинное завершение «романа в письмах» происходит в 1825 г. не в момент петербургского прощания, но падает на другое значительное событие этого года в жизни Паррота – прекращение его службы в качестве профессора Дерптского университета после 25 лет пребывания в должности. Прошение об отставке Паррот огласил в университетском Совете 24 августа 1825 г., после чего оно было передано в министерство, которое должно было назначить ему пенсию. «Я прожил уже 58 лет, чувствую уменьшение сил моих, может быть, более, нежели кто-либо из моих сотрудников равных со мною лет, и притом убежден, что публичный преподаватель должен прекратить свои наставления прежде, нежели достигнет решительной старости и соединенной с оною слабости. Остальные же силы мои, доколе я буду иметь их, стану посвящать науке, которой доныне с охотою занимался», – писал Паррот в своем прошении [194] . А 14 октября он отправил последнее из своих писем к Александру I, где просил о дополнительной прибавке к пенсии (1000 рублей серебром, по примеру ректора Дерптского университета Г. Эверса). В качестве обоснования просьбы Паррот перечислял не только свои научные заслуги, но и «другие из работ, не связанные со званием профессора», которые предпринял исключительно для императора (телеграф, проект по защите от наводнений и проч.). Помимо этого, «не забыли Вы и мои поездки в Петербург, которые я почти всегда за свой счет совершал, и ворох писем и других бумаг, посвященных лишь Вам одному. Они лежат сейчас у меня перед глазами, равно как и Ваши письма, которые столь дороги моему сердцу и которые почитаю я прекраснейшим памятником моей жизни, а потомство мнение мое разделит» [195] .

Так-то вот, окидывая взором лежащие перед ним черновики десятков написанных к Александру I писем, Паррот по-настоящему простился со своим другом. Император вряд ли успел прочитать эти строки – в тот момент он уже находился на юге империи, где спустя месяц скончался. Профессор узнал об этом вместе со всей страной в конце ноября 1825 г., и, по словам его ближайшего приятеля Краузе, весть о смерти Александра едва не свела Паррота в могилу [196] .

В конце обзорного очерка, посвященного переписке Александра I и Паррота, позволим себе еще несколько общих замечаний. Прежде всего проанализированная переписка обладает поразительной цельностью, ее действительно можно сравнивать со столь популярным в литературе конца XVIII – начала XIX в. «романом в письмах», имеющим законченный сюжет, который описывает отношения героев от их зарождения до финальной развязки. Увлекательность этого произведения в первую очередь обеспечивает высокохудожественный романтический стиль Паррота. «Виртуозное владение эпистолярными канонами, изящный литературный язык, стилистика письма, информированность и убедительность логики автора не могут не удивлять, – пишет современная исследовательница. – Перо Паррота обладало особой способностью аргументационно точно и одновременно „дидактически образно“ доносить важнейшие акцентуации мыслей автора. <…> Но более всего впечатляет его прозорливость в отношении самой сути александровской политики» [197] .

Действительно, переписка вскрывает характерные черты царствования и личности Александра I, причем не только в идейном, но и в эмоциональном аспекте. Политическое содержание писем, конечно, значимо само по себе, но в контексте переживаний героев еще важнее то, что некоторые наиболее яркие проявления эмоций (в особенности у Паррота) возникали именно в силу успехов или неудач политических замыслов.

У российского императора на самом деле был верный друг, с которым он долго поддерживал близкие отношения. Александр I ценил эту дружбу, правда, скорее ради чувствительных излияний, нежели ради опоры в проведении в жизнь либеральных реформ, но особенно востребованной она была в кризисные моменты царствования (такие, как на рубеже 1805–1806 гг. или в 1812 г.). В этом смысле Александр I проявлял себя как герой эпохи сентиментализма, которому требуется спутник для совместных переживаний, но не для свершения конкретных дел.

Паррот же представлял собой другую, более энергичную натуру: он не только хотел постоянно общаться с императором, но и активно пытался участвовать в различных реформах, от народного образования до медных денег, от телеграфа до внешней политики. Благодаря своим ученым компетенциям он составил немало важных проектов, которые, однако, не были востребованы императором. Их личным отношениям мешала чрезмерная напористость Паррота относительно воплощения своих идей, из-за чего между профессором и императором возникали обиды и недопонимания. Анализ показал, что разрыв их отношений в 1816 г. стал следствием накапливавшегося раздражения Александра I в адрес своего друга по разным конкретным поводам. В то же время нельзя не признать, что в эпоху Священного союза и реакционных мер в области народного просвещения (против которых резко высказывался Паррот в своих письмах) профессор остался для российского императора лишь беспокойным свидетелем тех изначальных принципов и замыслов, к которым Александр I уже не мог вернуться.

Пережив друга, Паррот в новое царствование попробовал сохранить свою роль «советника российского монарха» и для императора Николая I, которому профессор также направлял личные письма более двадцати лет [198] . Однако их отношения резко отличались от тех, что некогда установились между Парротом и Александром I: Паррот и Николай I никогда не виделись (несмотря на частые просьбы, профессору так и не удалось добиться ни одной аудиенции); переписка поддерживалась только одной стороной, т. е. Парротом, а в качестве ответной реакции он изредка получал письма от генерала А. Х. Бенкендорфа, который передавал ему мнение императора по тому или иному вопросу, затронутому профессором. В этой переписке, естественно, отсутствовали какие бы то ни было формы изъявления личной дружбы, хотя Паррот, как человек, значительно превосходивший Николая I по возрасту, позволял в его отношении советы «от лица старика, умудренного жизненным опытом». Парадоксально, но, возможно, именно благодаря отсутствию личностного аспекта в их письменном общении связь между Парротом и Николаем I оказалась даже более плодотворной в практическом плане: самым известным ее результатом стало открытие в Дерпте по непосредственному предложению Паррота, поддержанному императором, так называемого Профессорского института, который был призван готовить молодые ученые кадры для всех университетов Российской империи [199] .

Таким образом, переписка Г. Ф. Паррота с императором Александром I имеет ключевое значение как для понимания общих процессов политической истории Российской империи первой четверти XIX в., так и для выявления того влияния, которое личные отношения, характер и особенности мировоззрения российского императора и его собеседников имели на сам ход реформ. Личность Паррота важна здесь именно потому, что ему удалось длительное время сохранять особую связь с Александром I – взаимное доверие при обсуждении политических вопросов и высокую степень эмоциональной близости, выраженную в письмах обоих корреспондентов. Как писал профессор своему царственному другу: «когда не будет на свете ни Вас, ни меня, человек, общественному благу страстно преданный, человек чувствительный, знающий цену нежной дружбе, моей участи позавидует» [200] .

Если содержание переписки императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота разворачивает перед читателем богатый сюжет, насыщенный неожиданными поворотами и драматическими событиями, то не менее интересной, причудливой и даже загадочной представляется последующая история писем. Ее изучение важно не только само по себе, в качестве исследования определенного архивного комплекса, но и для понимания того, как именно эти письма ранее использовались в историографии. В конечном счете это позволит ответить на вопрос, какие трудности привели к тому, что полноценное введение столь важного исторического источника в научный оборот происходит только сейчас, спустя почти двести лет после его возникновения.