В шахтёрском озёрном посёлке иллике отдыхали перед отъездом. А Янника снова сегодня, словно и не было этих пятнадцати лет её жизни, заново открывала для себя такой ранее простой и понятный мир, всегда ограниченный поместьем Ольсон. Теперь же по-настоящему реальный... И огромный! И невероятный!

Если бы можно было посмотреть на шахтёрский посёлок сверху, то он был, наверное, похож на праздничный пирог. Везде и всюду иллике видели маленькие, аккуратные домики, все резные, разноцветные, но в целом очень похожие друг на друга. Словно их вырезали из одного теста, разрисовывали вручную тонкой кистью, а потом, посыпав сверху весёлой присыпкой в виде маленьких шариков, звёздочек, цветочков, запекли в печке. И когда они, румяные, приобрели золотистый, невероятно аппетитный оттенок, их посыпали щедро сверху сладкой, серебристой пудрой и расставили по кругу на ярко-зелёной травяной подставке. Красота неописуемая. Красота, созданная человеком. Его мастерством, талантом и любовью.

В доме сельского главы, в маленьком дворике с зелёной плотной изгородью, для иллике заполнили тёплой водой открытый каменный резервуар около настоящего грота, с которого по выступам стекала, нагретая солнечным светом вода. Иллике, нисколько не смущаясь, разулись, и теперь их уставшие ножки то тут, то там издавали весёлый, нестройный плеск. И только Хрупкая Асне не соблазнилась и теперь стояла у грота, собирая горстями тёплую воду, умывая запылившееся лицо.

Янника осторожно присела на каменный край и несмело зачерпнула ладошкой прозрачную воду, так не похожую на плотную, привычную дымчатую гладь озера Снежной девы.

– О чём задумалась, юная иллике? – брызги, долетевшие до Янники, прервали её оцепенение.

Никак умная Келда решила поговорить?

– Почему мне нельзя спрашивать вас о том, что вы делали сегодня там, у шахты? – совершенно неожиданно для себя выпалила девушка, которую безумно жгли изнутри тысячи и тысячи вопросов.

Поняв, что она нарушила строгий материнский наказ, Янника поспешно прикусила губу. Хорошо, что матери сейчас нет с ними: Благочестивая Гутрун осталась в доме. И сейчас Янника с трудом возвращала себе разом сбившееся от страха дыхание. И напряжённо всматривалась в лица белокурых женщин. Ой, что будет?! Но время шло, а иллике добродушно улыбались, переглядываясь. Наконец Бойкая Марит прервала молчание и фыркнула:

– Зачем Гутрун держит тебя в таком неведении?! Силу твою копит?!

Но Янника решительно отказывалась что-либо понимать, а потому растерянно молчала, переводя взгляд с одной иллике на другую. Тогда, наверное, пожалев её, снова вступила Келда. Она говорила негромко и очень веско, значительно выделяя голосом каждое слово:

– Всё просто, девочка, – плеснула водой она, – у каждой иллике свой собственный, неповторимый дар. И этот дар сам выбирает себе хозяйку. И тогда служит ей вечно. Но бывает, торопливая иллике хватает первое, что ей приходит на ум, и тогда живёт с чужим даром и мается. Осознавая, что могла бы достичь большего…– Яннике показалось, или это прозвучало как затаённое горькое сожаление?

Келда снова плеснула водой:

– Не торопись, милая, всему своё время. Твоя мама просто хотела для тебя лучшего. Тебе повезло! Так поступают только очень мудрые матери… Хотя знаешь… – она снисходительно улыбнулась, – даже интересно, поняла ли ты вообще то, что мы сегодня делали. А то наши пляски и танцы там, у шахты со стороны многим начинающим иллике кажутся безумными!

И белокурые женщины разом загалдели, наперебой вспоминая свой собственный первый опыт, своё изумление, недоумение, удивление.

А Янника всё никак не могла взять в толк, о чём это она говорит. Почему такое понятное, такое осязаемое сегодняшнее действие могло быть воспринято по-другому? Всё же было как на ладони. Ясно и понятно. Девушка смотрела на хохочущих, вспоминающих былое женщин и порывалась спросить. Но осаживала себя. И раз, и два…

Всему своё время?! Что ж! Никто во всём Озёрном крае не посмеет сказать, что Янника Ольсон не имеет терпения!

Она вздохнула и снова гордо вздёрнула свой красивый тонкий носик.

***

С того самого первого служения Янники прошла уже целая неделя. И каждый день мать снова и снова брала дочь собой, строго-престрого запрещая девушке что-либо делать и что-либо говорить. Оставаясь рядом с матерью, наблюдая за действиями иллике со стороны, Янника насмотрелась вдосталь. Чего только не делали белокурые кудесницы с прорванным пространством! Его растягивали, красили, клеили, строгали, истончая «здоровую» ткань мира, чтобы всеми правдами и не правдами закрыть прореху. И всё это делали по ощущениям. По наитию. Ибо, как поняла Янника, никому из иллике, а девушка за эту неделю увидела в работе почти полсотни белокурых дев, не дано было видеть картину целиком. Никому. Кроме неё.

Ещё одно неприятное открытие сделала для себя юная иллике за эту неделю. После чего проплакала всю ночь над любимым озером, гладя нежно дымные завитки, ласкавшиеся к ней, как слепые, неразумные котята.

Это случилось два дня назад.

На границе южных и северных земель в небольшом городке примерно с год как стали умирать дети. Один за другим. Просто не просыпались во сне. Первые смерти и не сопоставил никто, пока разом не проснулись поутру восемь воспитанников летнего пансиона. Но и тогда городские власти решили искать злую человеческую волю, отравившую воду. Или еду. Из зависти, а может, из-за ещё чего-нибудь. Кто знает?! У человеческой злобы и подлости нет границы…