Её рука сама собой легла вдруг на живот, туда, где был её ребёнок. «Да, всё правильно. Он жив и пусть живёт и занимается пусть, чем хочет. Он уже забыл, как звал меня с собой, как признавался в любви, как обещал молиться за меня. Ну и пусть! Я останусь здесь со своим ребёнком, со своим... мужем. Ты найдёшь себе другого сеньора, будешь честно служить, женишься, заведёшь детей... Пусть! Может быть, мы никогда с тобой не встретимся больше».

С другой стороны, он ничего не обещал ей, он сразу предупредил, что не будет писать, что не сможет передать сообщение даже на словах, что не будет искать встреч. Чего же ей обижаться? Да, он жил в Дорге даже тогда, когда Ания уже была в монастыре, когда пережила особую боль и насилие от мужа, когда забеременела вдруг после всего.

Он в это время жил в Дорге под заботливым крылышком этой вот баронессы. А уж Ания-то знала про её интересы и увлечения молодыми людьми из окружения.

Она ревновала его к баронессе Марин, злилась, что та могла ухаживать за ним, прикасалась к нему, улыбалась ему, видела его изо дня в день тогда, когда Ания даже не знала, жив ли он, когда жила одними молитвами, когда отчаяние лишало её сил.

«Ну и пусть! Пусть! Я всё равно буду молиться за тебя! Пусть всё у тебя будет хорошо. Если бы не ты, я бы давно уже потеряла смысл жизни. Я не смогла бы выдержать эти дни в монастыре, пережить издевательства мужа, не смогла бы противостоять ему тогда. Будь счастлив!»

Она успокаивала себя, находила разные слова и доводы, но от пережитого сердце всё не успокаивалось, она чувствовала тревогу и страшное волнение.

– Вам плохо, Ания, дорогая?- Баронесса поднялась к ней, участливо коснулась локтя.

– Мне надо побыть одной.

– Конечно. Уже поздно, идите к себе, вам можно ложиться, я скажу горничным, пусть пришлют вашу камеристку, она поможет вам раздеться.

Ания кивнула согласно, так будет правильно.

Она поднималась по лестнице и с каждой ступенькой увеличивала скорость, и под конец уже почти бежала, сама себя не контролируя. Её раздражение искало выхода. Наверное, это её беременность виновата. Камеристка говорила, что все беременные женщины становятся мнительными, раздражительными, очень обидчивыми. Может, и сейчас во всём виновато её состояние.

На последней ступени она всё же не справилась, её торопливость вышла ей боком. Миг – и она наступила на подол собственного платья, не подобранного впопыхах, упала вперёд, прямо на лестницу. Ступенька больно ударила её по животу, холодные камни сорвали кожу на ладонях, хрустнули сломанные ногти.

– О, Боже...- застонала Ания от неожиданной боли и страха. Десятки раз бегала здесь и ни разу не споткнулась. Да что же это такое!

Медленно поднялась, ругая себя через стиснутые зубы.

– Дура! Какая же ты дура... Да что это с тобой сегодня? Боже мой...

До своей комнаты она добралась уже без спешки, медленно, будто несла драгоценный сосуд, села в кресло и устало перевела дух, прислушиваясь к себе. Как будто всё нормально. Горели ладони, внутри всё будто перевернулось и пока не легло на свои места, но особой боли не было, ныло только в голове.

– Ребёнок! О, Боже!- Положила ладони на живот.- Как ты? С тобой всё нормально? Прости свою глупую маму, она виновата, мама-дурочка...- Улыбнулась сама себе. Ничего. Всё будет хорошо.

Камеристка помогла ей раздеться и лечь, ушла, оставив горящую свечу на камине. Ания долго не могла заснуть, следила взглядом за трепещущим язычком пламени. Думала. Вспоминала раз за разом разговор с баронессой, переживала всё, что рождалось в сердце с её словами. Волнения, тревоги, обиды, ревность...

Как глупо всё! Снова читала молитвы, не торопясь вспоминая слова их, когда глубоко внутри кольнуло вдруг острой неожиданной болью, вызывая невольный стон.

Что это?

Боль напугала её не на шутку. Ания попробовала сесть, но новая боль прошила её тело снизу вверх, и тут уже страх сковал всю её с ног до головы.

«Мой ребёнок! Мой малыш! Нет! Нет! Не может этого быть! Только не это... Не сейчас... Господи, помоги мне. Пресвятая Матерь Божья, не оставь меня, прошу тебя... Нет! Нет!»

Дрожащими руками она сорвала одеяло и потянула подол ночной рубашки. В свете выгорающей свечи увидела чёрное пятно крови и уронила голову на подушку. Нет! Что же она наделала! Как же она могла! Она убила своего ребёнка...

Этой мысли она выдержать уже не могла. Закричала, зовя на помощь, тянулась бессильной рукой к колокольчику – позвать горничную.

– Нет... Нет... Господи... Боже мой...- шептала потерянно убитым голосом.

* * * * *

Эрвин наблюдал за руками работающей на ткацком станке Ионы. Он пришёл из кузни пораньше и сейчас просто отдыхал, сидя на скамье у стены.

– Ребята у соседей?- спросил, и Иона без слов качнула головой утвердительно.- Ты что-нибудь ела?

– Я ещё не готовила, ты рано пришёл.

– А что, это плохо?- Она снова ответила безмолвно, теперь только пожала плечами.- Мы сегодня завершили заказ, Витар чуть-чуть уже сам доделает и всё. Отметили это дело...