Она вздрогнула от своих мыслей и мысленно перекрестилась, отгоняя прочь всё это.

«Нет! Нет! Боже Милосердный, Матерь Божья, все святые и ангелы светлые, простите меня... Я не хочу, не хочу его смерти. Пусть живёт, пусть здравствует, пусть и дальше портит мне кровь – я вынесу это испытание, я выдержу всё и его – тоже. Главное – пусть живёт Орвил, пусть живёт и родится здоровым его ребёнок, пусть я доношу и смогу родить его на свет. Простите меня! Простите за мои злые слова, за мои жестокие желания. Нет! Не этого я хочу! Пусть все возвращаются живыми, все-все до последнего пажа, до последней собаки и лошади, все-все! Сохраните только жизнь ему. Ему, моему Орвилу... Пожалуйста! Умоляю...»

И почувствовала, как защипало в переносице подступающими слезами. Эта молитва была честной, той живой молитвой, от которой только и могут навернуться слёзы. Слёзы искренности и боли, просьбы у Всевышнего жизни и здоровья для любимых людей.

Она резко отвернулась, зажмуриваясь от слёз, и Эрвин удивлённо изогнул брови. «Не плачь, баронесса, мы скоро вернёмся».

часть 16

Всё время Эрвина не покидала тревога, он боялся встречи со своим дядей Вольфом – графом Гавардским. Если будет сражение войск двух графов, то в любом случае оба графа должны там быть, по-другому и быть не может, так думал Эрвин. По крайней мере, если бы он оставался графом, то он бы точно принял участие в сражении, а как же иначе?

Сражение...

Сколько раз за всю свою жизнь он мечтал о походах и славных битвах, сколько стихов и песен звучало в сердце при одной только мысли о предстоящих приключениях!

Сейчас же он отдал бы всё это за один только день побыть в обители бегинок, погулять по осеннему яблочному саду, подержать в ладонях руку любимой девушки. И чтобы над головой щебетали птицы, чтобы мальчишки рядом пинали мяч и смеялись, чтобы звенел звонкий колокол, собирающий всех на молитву, и никуда не надо было бы спешить, и никого не надо было бы бояться.

Барон Элвуд призвал своих верных рыцарей и их отряды, приведённые для похода, собрал своих оруженосцев и пажей, и Эрвин не смог миновать этого собрания. Ему пришлось поехать, это значит, что теперь ему придётся быть очень осторожным, держать ухо востро, чтобы случайно не столкнуться со своим дядей.

Конечно, у графа будет много своих забот, куда более важных, чем заглядывать в лица слуг и пажей своих баронов. И Эрвин надеялся на то, что граф не ожидает встретить его так близко возле себя, и поэтому ему удастся оставаться незамеченным и неузнанным. Тем он и держался всю дорогу и то время, пока готовились к сражению, пока стояли лагерем.

Слава Богу! Когда граф Гаварда объезжал войска, Эрвин незаметно отступил за спины товарищей и мягким движением опустил на лицо забрало своего лёгкого шлема. Вряд ли по губам и подбородку граф узнает его. Да, это уже не те турнирные доспехи, что подарила ему баронесса Айрин, в них он был бы, как за каменой стеной, но они остались в Дарнте, ведь это не турнир. Лёгкий доспех слуги позволял оставаться подвижным и скорым на помощь милорду в бою, если вдруг Эрвину придётся подать другой щит или копьё, а может, и отдать своего коня.

Он всё это знал, ведь и сам с самого детства прошёл эту школу. Отец отправил его на воспитание в западные земли в семью графа Крейва из Либерна, и заплатил, кстати, за это хорошие деньги. Там Эрвин был пажом, потом оруженосцем, там он учился всему, что нужно знать и уметь рыцарю. А жена графа, мудрая и справедливая графиня Аделин, учила его читать и писать, слагать стихи и песни, даже танцевать и играть на лютне. Она часто говорила, что это всё пригодится ему в жизни, была требовательной и очень настойчивой.

Именно там Эрвин впервые влюбился. Это была дочь графа, смешливая и непоседливая Ана. Часто бывало такое, когда воспитанник роднился с семьёй воспитателя, но Ана ещё в детстве была обещана другому, и Эрвин это прекрасно понимал.

Сколько дней и ночей он провёл в тоске своей первой безответной любви, сколько стихов сложилось и забылось в те дни, сколько воды утекло с тех лет!

И почему он вспомнил вдруг её именно сейчас? Она уже давно замужем и, наверное, стала матерью. А он здесь и готовится к битве оруженосцем и слугой заштатного барона, бывшего когда-то его же вассалом и вассалом его отца.

Вот так вот повернулось в жизни! Вот на такой вот круг занесла она Эрвина!

А дядя Вольф изменился за это время. Сколько прошло? Год? Чуть меньше? Он стал задумчивым, и виски его поседели, он редко улыбался, и взгляд его скользил по лицам стоящих перед ним людей. Вряд ли он даже задержался на лице Эрвина.

«Что так, дядя Вольф? Замучила графская корона? Слишком тяжела оказалась не своя ноша? Не по силам неродной титул?

Это всё оттого, что ты развязал эту войну. Зачем она была нужна тебе? Всё делите земли и ищите славы, ты и граф Мард! Ведь сколько лет держалось это перемирие, да, хлипкое, да, поспешное, но оно удерживало от войны! Сколько браков создали в ходе него, сколько детей успели родить, а теперь эта война разделила семьи, рассорила жён и мужей, отцов и сыновей! И этот барон здесь будет воевать со своим сыном, будет стараться всеми силами убить его. Ради чего? Зачем?