Доминике хотелось спросить, будет ли она еще здесь через два месяца, но слова, готовые сорваться с ее уст, так и не были произнесены.

Он доверял ей, он рассчитывал на нее, и она вспомнила, как тогда в Канди сказала ему, что человек, любящий по-настоящему, способен на любую жертву.

Теперь она должна была принести эту жертву и выйти замуж за Джеральда, потому что это было нужно человеку, которого она любила.

При одной лишь мысли об этом ей захотелось броситься к нему на грудь и расплакаться, как прошлой ночью, но она знала, что тогда он станет презирать ее еще больше.

Он так вежлив и мил с ней потому, что хочет сгладить возникшую между ними неловкость и помочь ей забыть, как она вбежала к нему ночью и разрыдалась у него на плече.

В тот момент это казалось ей совершенно естественным, но теперь, при свете дня, Доминика заливалась краской стыда при воспоминании о том, как она вела себя.

Тогда она не воспринимала его как мужчину, он был для нее лишь защитником и опорой.

Но при этом он все же был мужчиной, и она отчетливо осознала это, когда утром лежала в его постели и смотрела на картину, висевшую на стене.

«Я люблю его! Люблю!»— повторяла она снова и снова. Но в то же время она решила, что он не должен знать о ее чувствах. Вместо этого она должна пожертвовать своим счастьем и сделать так, как он хочет.

Она пыталась сосредоточиться на том, что рассказывал ей лорд Хокстон, но могла думать лишь об одном — о счастье быть рядом с ним. Когда они наклонялись ближе к какому-нибудь цветку или растению и их руки случайно соприкасались, Доминику охватывал легкий трепет.

Ей было удивительно, как вчера ночью, когда она плакала у него на плече, а он так крепко прижимал ее к себе, она не понимала — именно это ей и нужно в жизни?

Что бы он сказал, если бы она попросила его снова обнять ее, снова дать ей испытать это восхитительное чувство безопасности, когда одна лишь его близость рассеивает все страхи. Она вспомнила, как заснула, держа его за руку.

«Ни один мужчина, — подумала она, — не смог бы проявить столько доброты и понимания».

Доминика знала, что отец очень рассердился бы, если бы узнал о ее поведении. Она была уверена, что любой был бы шокирован, если бы увидел, как она лежит в объятиях лорда Хокстона, одетая в одну лишь тончайшую ночную сорочку.

Возможно, он сам осуждал ее за такую распущенность и легкомыслие?

Но в глубине души Доминика была уверена, что он считает ее всего лишь утомительным ребенком, глупенькой девушкой, которая боится темноты и которая, прожив всю жизнь на Цейлоне, способна была так испугаться двух леопардов, дерущихся между собой и не представляющих никакой опасности для нее лично.

«Может быть, я кажусь ему ребенком, — подумала Доминика, Но я женщина, и я люблю его. Я люблю его всем своим существом, и я знаю, что это и есть настоящая любовь, которая существовала на земле во все времена».

Она ощущала духовную близость с ним, и с горечью думала, что Джеральд никогда бы не понял этого.

Как сможет она год за годом проводить в обществе этого грубого и эгоистичного человека, не способного на возвышенные чувства? Как сможет смириться с его отношением к, жизни, и самое ужасное, как она сможет не только терпеть его поцелуи, но и более интимные супружеские ласки?

Эта мысль привела девушку в такой ужас, что она безотчетно придвинулась ближе к лорду Хокстону.

— Пожалуй, мы слишком задержались здесь, — сказал он, словно почувствовав, что она чем-то встревожена. — Пойдемте, я ведь обещал показать вам гигантский лотос, прежде чем мы вернемся домой к ленчу.

Он повел ее по узкой тропинке, расчищенной среди зарослей. По обе стороны стояли деревья в полном цвету, но тропинка заросла и местами стала такой узкой из-за сорняков, что им приходилось идти друг за другом. И все же вокруг царила чарующая красота, и, вдыхая аромат магнолий и жасмина, Доминика чувствовала, себя так, словно оказалась в садах Эдема.

Наконец они подошли к небольшому пруду, окруженному деревьями. Солнечные лучи с трудом проникали сквозь густые ветви, покрывая все золотым ажурным узором и придавая странную, неуловимую прелесть этому месту.

Сам пруд, заросший цветами гигантского лотоса, некоторые из которых были еще полураскрытыми, являл собой такое красочное и восхитительное зрелище, что Доминика затаила дыхание.

На другом берегу пруда на пьедестале возвышалась статуя Будды.

— Это одно из моих самых дорогих сокровищ, которое мне особенно хотелось вам показать, — сказал лорд Хокстон, увидев, что она заметила статую. — Я думаю, что эта статуя попала сюда из Анурадхапуры 11 . Я нашел ее заброшенной среди развалин в джунглях и перенес сюда, чтобы, по крайней мере, дать ей достойное обрамление.