— Так на бой я сменю ее.

— Так если он прямо сейчас? Вон — минута и за саблю хвататься надо али за пистоль? Брат твой задумался во время бунта Софьи. Крепко задумался. И переоделся. Ибо воинская аристократия должна быть готова к бою всегда.

Федор Авраамович пожевал губы.

— А вот такая одежда, — кивнула она на отца, — она для тех, кто тихо живет в сералях. Просто как украшение или театральная декорация. Не как воин.

— Как будто в немецком платье удобнее.

— Удобнее. Хотя Леше кое-какие детали немецкого платья не по душе. Он больше любит сапоги, чем туфли. В чулках и туфлях удобно ходить по городу. Но для воинской формы он сапоги более ценит. Да и вообще — мешает мадьярское с немецким. Видел, как Бутырский полк ныне одет?

— Откуда? Я только приехал.

— Вот глянь. Впрочем, немецкое платье все одно лучше боярского пригодно для войны.

— А польское? Оно у него не в почете?

— Али ты забыл какие там рукава? Леша зовет такие платья скоморошьими. Воин должен и в миру быть воином. А что дворяне, что бояре по его размышлению — воинское сословие. А царский дом тем паче. Посему всякие наряды, что мешают при нужде выхватить клинок и добро драться он почитает пустым баловством.

— Скажи на милость… учитель выискался… — покачал головой Федор Авраамович.

— У нас тут две дуэли были. Внука твоего хотели поругать. Так хулителя одели в боярские одежды и выставили против строевого офицера в немецком платье.

— Насмерть?

— Насмерть. — кивнула Евдокия. — Потом второго, что выступал, также. При большом стечении обстоятельств. Ныне противления новой одежде и нет. Кроме того, она не русская, а турецкая. Что дело зазорное для православных.

Федор Авраамович скривился.

— Может быть кофий?

— Да не хочу я эту горькую гадость пить, — отмахнулся отец.

— Внук твой удумал новый способ варки. Вкусно. Попробуй.

— Удумал?

Царица хлопнула в ладоши несколько раз.

В помещение заглянула дежурная служанка.

И уже через пять минут Федор Авраамович осторожно отхлебнул из чашечки сладкий капучино на сливках.

— Дивно… — почмокав губами, произнес он. — Никогда бы не подумал, что кофий такой вкус будет иметь.

— Вот. А ты мне на слово не поверил.

— Каюсь. Поспешил.

— Леша тебя не просто так возвернул из Тотьмы. Помощь ему твоя нужна.

— И в чем же?

— Дела по дороге он уже в основном закончил. Там токмо мосты осталось поставить некоторые. Летом должны управиться. И без него. Там уже все налажено. Посему по весне он собирается ставить две мануфактуры пороховые. Для мушкетного и пушечного зелья. И хотел тебя просить над ними встать.

— Так я в этом ничего не смыслю.

— Так и не надо. Он как на селитряной мануфактуре все наладит, а от тебя только пригляд будет нужен. Мыслит он, чтобы в руках Лопухиных вся выделка зелья огненного сосредоточилась. Через что и укрепилось их влияние.

Дед промолчал.

Думал.

— А справится? Сама сказала — дел на нем много.

— Справится. Но ему нужны помощники. Ему нужен ты. Чтобы весь род Лопухиных к делу приставить. Без твоего веса сие непросто. Петр Авраамович, брат твой, совсем плох. Уже и на улицу редко выходит. Без тебя род расколется. Не всем сии забавы с мануфактурами по душе.

— Мне нужно подумать.

— Подумай. Заодно переоденься. Не наводи тень на плетень.

— Ты поминала покойного Адриана, — чуть подумав, произнес Федор Авраамович и перекрестился. — Земля ему пухом! Ты не знаешь, отчего тянут с выбором нового?

— Все очень сложно, — нахмурилась Евдокия. — Петр поставил Стефана Яворского местоблюстителем престола поелику симпатии. Славный он проповедник. Искусный. Но, насколько мне ведомо, муж вынашивает планы окончательного искоренения дел Никона.

— Как это? — нахмурился Федор Авраамович.

— Никон же мыслил церковь превыше царства. За что и попал в опалу и был судим. Федор Алексеевич ему симпатию выказывал. Да и Алексей Михайлович пытался примириться, даже закрыв Монастырский приказ [41] . Петр же ныне не только о возрождении приказа помышляет, но и желает вовсе от патриаршества отказаться. Оставив Синод священный из архиереев, словно служивых при себе. Дабы более в споры о власти не вступали.

— Экая поруха! Его же проклянут!

— Леша тоже так мыслит. И убеждает отца патриаршество сохранить. Так что спор идет… и торг.

— И о чем же торг?

— Сынок предложил сохранить церкви автономию и патриаршество, но деньги со всех имений и держаний собирать в казну, словно бы то были средства, собираемые с царевой вотчины. Через возрожденный Монастырский приказ. И уже оттуда направлять на дела церковные. Но на усмотрение Петруши…

По сути Леша предложил возобновить практику времен Алексея Михайловича, которую усилиями сторонников Никона, среди которых был и царь Федор Алексеевич, уже к 1689 году свели на нет. Сделав церковь вновь фактически самостоятельной организацией — крупнейшим, после царя, землевладельцем в стране.