Европа полностью прекратила производство и не возобновляла его, но с его возобновлением в Америке чума снова начала там свою страшную работу.

Власть, державшая в руках эту звенящую плеть, рассматривала землю как единое целое! Братья должны ответить за проступки своих братьев.

Вскоре состоялся конгресс европейских стран. Совместно они потребовали, чтобы мы прекратили производство электроэнергии.

Но Соединенные Штаты не прислушались. Люди с горечью вспоминали отношение Европы, когда мы в одиночку страдали, и даже если бы наше правительство попыталось заставить нас подчиниться европейским требованиям, сомнительно, что оно добилось бы успеха.

В это страшное время авторитет власти рушился, а полномочия, которыми, как предполагалось, наделено правительство нации и штатов, были лишь названием.

В крупных городах бушевали анархические настроения, и сама анархия; законы, которые до сих пор считались в высшей степени священными, ежедневно нарушались, и не было никаких попыток к возмездию.

Ткань нашего правительства, считавшаяся такой прочной, была разорвана на две части, и через образовавшуюся брешь просунулась голова чудовища, которое грозило навлечь на нас период более ужасный, чем тот, что был во Франции в кровавые дни их памятной революции.

Последний день августа 1907 года принес нашему президенту официальное уведомление от коалиции Европы, что если производство в Соединенных Штатах не прекратится в течение сорока восьми часов после этого, объединенный флот их самых быстроходных крейсеров, собранный в Портсмуте, двинется против нас – что они заставят прекратить производство и потребуют расправы.

Это было объявление войны всего мира против нашей нации!

Наш народ смеялся! Но неестественно, истерически. Лучшего свидетельства ненормального состояния всей страны того времени и быть не могло.

Ультиматум – практическое объявление войны от коалиции, настолько мощной, что мы не могли надеяться противостоять ей! И это вызвало не такое сильное волнение, как обстрел колумбийской канонерской лодкой новообразованной республики Панама осенью 1903 года.

Не было предпринято никаких усилий, чтобы удовлетворить требования европейских стран. Не было сделано никаких приготовлений к обороне.

И все это время Смерть собирала непрерывный урожай; не только по всей нашей широкой территории, но и в туманном Лондоне, на солнечных бульварах Парижа и в ледяном Санкт-Петербурге. Никакое общественное положение, ни благородное, ни низкое, не могло остановить трепещущие стрелы, они находили свои жертвы тысячами в переполненных городах и в унылой глуши.

Было ли это уничтожением? Неужели земля снова, как вначале, будет катиться в пространстве, не занятая никем, но несущая по своим водам могучие флоты, по своей суше великолепные города, и нигде ни одной человеческой души?

Был поздний вечер первого сентября, когда я получил послание доктора Элдриджа, призывающее меня немедленно приехать в Марс Хилл.

Я сел на поздний экспресс и вскоре был на маленькой унылой станции, которая стала еще более унылой, когда поезд уехал, оставив меня, начинающего свой путь к уединенному месту, где доктор Элдридж проводил свои дни и ночи в труде – не ради денег или славы, но ради общего блага народов мира. Я знал, что он один, поскольку, хотя у него были помощники, они каждый вечер возвращались в город.

Сначала я увидел дымящуюся трубу завода – она тянулась прямо в небо, как огромный палец дознавателя, как будто она была наделена чувством и сама искала решение этой странной мировой трагедии.

Из его отверстия выходила тонкая струйка дыма, сначала прямая, а затем завихряющаяся в причудливые формы; когда я вошел в главное помещение завода – где находились огромный двигатель и динамо-машина, – оно было освещено желтым светом открытой дверцы печи, а изредка раздававшийся злобный треск множества проводов возвещал о том, что здесь, по крайней мере, электричество все еще властвует.

Я не увидел доктора Элдриджа и позвал его по имени. Ответа не последовало. Я позвал снова, громче, но ответа все равно не последовало.

Чувство подавленности, даже страха, которому я не мог найти объяснения, овладело мной. Возможно, больше, чем я думал, напряжение последних страшных недель, напряжение нервов, мозга и сердца, сказалось на мне.

Глупые фантастические мысли навязчиво лезли в голову.

Предположим, что события последнего месяца были всего лишь сном, ужасным кошмаром, и что я очнулся на электростанции какого-то незнакомого города? Или, предположим, это одна из марсианских станций (сомневаюсь, что в последние дни я был в полном рассудке), и что меня заманили сюда на верную погибель?

Но тут я обратил внимание, что в руке у меня записка доктора Элдриджа, призывавшая меня сюда. Возможно, при виде его имени я невольно открыл дверь в маленькую комнату – его личную лабораторию.

И я нашел доктора Элдриджа.

Он сидел за низким широким столом, который служил ему в качестве письменного стола. Его локоть опирался на стол, а рука держала перо, еще влажное от чернил. Он улыбался. Но он был мертв. А перед ним, аккуратно, чтобы не ускользнуло от внимания, лежала записка, адресованная мне: