Во рту у него, может просто больше негде было, родители держали потрясающе массивную соску, да не простую соску и даже не гаванскую сигару, а почти крупнокалиберную установку, но только стволом вовнутрь. Лялька-пятиклассник этот непонятный свой агрегат показательно и на редкость энергично мутыскал, то есть, сосал. Втягивал в себя все-все боезаряды какие там только могли быть. Да и не просто вытягивал он её до упора, а прямо таки терзал дудолю, рвал и гонял взад-вперёд. Настоящие искры сверкали и трещали за ушами. Никто ни сразу ни потом так и не смог догадаться – для чего он так всегда делал. Одной этой энергии хватило бы на обогрев половины жилого квартала, как минимум. Может и вправду какие-нибудь снаряды глотал?! Или таблетки от жадности?! Однако этого никто и никогда так и не понял!

Впечатлил потрясающе красивый детёныш, всех, сразу и навсегда. Но нескоро ещё бомжики стали признаваться в этом. Даже каждый сам себе. Потому что по любому такую информацию, такой образ ещё надо было переварить. Успокоиться. И немудрено. Как посмотрел кто на ворвавшегося к ним младенца, как перехватил невинный детский взглядик – так сразу у него мурашки и побежали в определённом направлении, наперегонки помчались, практически давя друг друга. Воистину какой-то мутант, а не хлопчик. Просто вылитый трансформер, то на маму он похож, то на папу, то на весь полуподвал сразу. Вот едва только взглянул в кого-нибудь этот обаятельный паренёк своим студёным, пронзительным оком, как словно бы выстрелил из травматического пистолета. Каждому в песик. При этом у парня, но правда без скрипа, ещё и отпала его ротвейлерова челюсть. Вниз полетела та самая термоядерная, крупнокалиберная соска. Прямо на пол, на подметённый, на ещё сравнительно чистый. Но всё-таки она его не проломила. Бомжомамка немедленно подняла драгоценный артефакт, облизала, выплёвывая соринки, и опять в ротище, стволом вперёд, втолкнула своему мутанту, демонстрируя всему обществу, до чего же трепетно боится она его потерять. Как было не вздрогнуть и не посинеть от столь замечательной картинки?!

Папа-бомж тем временем гремел и гремел узлом с семейным барахлом-скарбом, с привязанным к нему чайником, облупленным ночным горшком и тазиком для стирки белья и варки обеда. Ещё затем ставил-ставил этот самый узел на тумбочку, да кое-как укреплял его, чтобы не упал, куда не надо. Процесс тем временем продолжал идти по нарастающей. Свиристел до изнеможения. Отчего события размножались словно кролики. Загадочный карлик, старательно изображавший из себя человеческого младенца, с энтузиазмом подвывал, сноровисто, как профессиональный массовик-затейник, заводил окружающую среду. Сходу, фактически без предварительной подготовки раскручивал общество на что-то, ведомое только ему одному. Вряд ли на одну только продажу гербалайфа.

– У-у-у-у. Мням-мням. Пись-пись.

Папа-бомж весело скомандовал:

– Кажись, дождик собирается. Ставь тару!

Бомжомамка принялась быстро развязывать путы на чайнике, добираясь до ночного горшка где-то под ним, и в сердцах зачертыхалась:

– К-ка-акой каз-зёл чайник поверх вазы вяжет? – Наконец сдёрнула чайник и отвязала долгожданную посудину. – Ну-у, каз-зёл!.. На! Подставляй!

Подставлять что-либо было поздно. Папа-бомж внезапно подпрыгнул с ребёнком на руках, потому что с того потекло. И не просто потекло – а как специально, с мощным напором понеслось, словно сквозь прорванную трубу. Реакция мгновенно обмоченного, но всё-таки и видавшего виды папы также оказалась практически мгновенной, потому что натренированной. Он немедленно выдал интегрированный сгусток речевой совершенно непереводимой идиоматики с заимствованием ряда терминов из некоторых земных языков и ненормативных лексик. За словами тут же последовали и дела, то есть, они их подкрепили. Лёгкий парашютный хлопок вздувшейся рубашонки – и родная бомжачая кровь оказалась очень быстро катапультированной на ещё несмятую и пока невиданно сухую кроватку. Дитё на скорости зарылось своей огромной головёшкой в матрасик с простыночкой, застенчиво хрупнув шейными позвонками. Но фюзеляж таки выдержал приземление. Ясно, что далеко не первое подобного рода. Потому и выдержал.

Тут как тут мать. Сдёрнула с хлопчика мокрые как бы штанишки, словно с пузатенького танчика. Бросила те чехольчики где-то рядом и затем продолжила развязывать узел с добром, нажитым неимоверным трудом. Взросленький карлик, самостоятельно суша кверху мокрую попку, старательно сосал свои мокрые пахучие тряпочки и глядел-глядел неотрывно на обитателей полуподвала бездонными глазками совёнка, как бы слегка приослепшего на свету. Словно бы чуток извинялся. Мол, пардон, господа, вот, обломался невзначай, – попробовал слететь с гнезда на реактивной струе, да как-то немножко неудачно вышло. Бомжики, посматривая на гигантского и откровенно беспардонного младенца, поёживались, хотя по номиналу зачисления в штат ночлежки считались вроде бы и первоцелинниками, то есть, народом калёным, тёртым, мятым и где-то местами даже клятым, а вот погляди ж… Вон – и мурашки принялись считать по разным своим местам. Некоторые даже ловить их.

Папа-бомж, лишь слегка вытершись от обильных сынулькиных потёков, подвинул табуретку, по-свойски присел к шахматным игрокам и их болельщикам. Не приветствовал – нет-нет, он лишь спокойно закурил сигарету из мятой пачки с надписью «Памир». Но ни на кого старался особенно не смотреть. Важничал. А вот Фредди, мельком глянув на него, не удержался и спросил, по-доцентски интеллигентно, смышлёно шмыгая носом и кивая на ребёнка:

– Твоё произведение искусства?

Папа-бомж дымнул и стал попеременно расширять зрачки, словно дымные колечки:

– А то? Обломись, ежели по морде?!

Бомжик Мухортов, стоя грудью за спинами шахматистов, нагло добавил к вопросу доцента:

– А что он такой карла?.. В смысле малой, а такой огромный?! Перепихан?! Сын полка?!

Папа-бомж быстро подошёл к нему и уверенно ткнул двумя пальцами в направлении глаз:

– Гавкни ещё раз! В ротике покарябаю, глазки на базар снесу. Здесь и закопаю.

Бомжик по имени Толик тут вздрогнул, представил и сразу прервал свою поэтическую задумчивость и, наконец, после дополнительного раздумья вставил любимую присказку, больше которой он, как попугай, никогда, ничего не произносил, да, пожалуй, и не знал:

– Ой, как же я дико писюнею, Клава!..

Доцент Фредди невозмутимо рокировался, уверенно поменял фигуры местами:

– Да всё так же, так же тебе, сыщик. Получай, фашист, гранату от советского солдата! Шах-шах! Всё равно я тебя уделаю. Отдавай офицера, а то и ладью прихвачу, ты у меня ещё подёргаешься!

– Фредди! Всё-таки ты определённо Крюгер. – Не реагируя на выпады приблудного рейнджера, мрачно отозвался сыщик Осклизкин. – Так и тянешь костлявые ручонки к моему горлышку! Чикатила супротив тебя, оказывается, попросту щенок!