Галлюцинации? Какие галлюцинации? Хорошо хоть вслух не спросила. Но в голове сразу нарисовался печальный образ девицы на выданье, которая не досталась Ягру. И в итоге ее выдали за другого. Или она его не любила и отказала? Вариантов было просто множество. Но я была уверена, что такая странная реакция связана с какой-то женщиной, на которую я оказалась похожа. И, вообще, попаданки перемещаются в другой мир не просто так, а с конкретной целью. Возможно, моя миссия – вернуть веру в любовь для Антона Павловича.

– Анна! – мужчина окликнул меня и пощелкал перед носом пальцами. – Что произошло? Ты куда исчезла?

– Я исчезла? – удивленно хлопнула газами, не понимая, о чем он толкует.

– Не в прямом смысле, – поморщился хозяин и покачал головой. Твои мысли были очень далеко. А на лице отражались такие разные эмоции, что я просто не берусь их разгадывать.

– Да так, пустяки! – отмахнулась я. Не рассказывать же мои глупые фантазии о несчастной любви? Но язык мой – враг мой. Он точно без ведома мозга вдруг спросил:

– Антон Павлович, а вы когда-нибудь влюблялись? – поняв, что спросила, я сконфуженно ойкнула и зажала рот руками. Да вот, как говорила бабуля, слово – не воробей. Вылетит, не поймаешь, сказанного не воротишь.

– Влюблялся? – он очень сильно удивился такому вопросу, словно я спросила о чем-то запредельно фантастическом. После поморщился, взлохматил еще сильнее волосы и обреченно сказал:

– Нет, не влюблялся. И сейчас за это расплачиваюсь.

– А в чем причина? – меня уже точно понесло.

– В том, милая барышня, что мне уже сорок два. И если я не влюблюсь в ближайшее время, то навсегда потеряю человеческий облик. И буду ходить хмурым зверем по лесам и питаться девственницами, – он усугубил свой мрачный рассказ растопыренными пальцами над головой и изобразил грозный рык. И я, честное слово, испугалась. Но потом решила, что он смеется надо мной и обиженно надула губы.

А Ягр вздохнул, усмехнулся и неожиданно добавил:

– Аннушка, когда ты губки дуешь, то реально начинаешь верить, что тебе двадцать два, а не сорок.

Что на это ответить, я не знала. Врать не хотелось, правду говорить было боязно. Поэтому просто пожала плечами.

– Пойдем, лучше послушаем, о чем еще там сын с отцом говорят. Может, что интересное скажут, – предложил Антон. И в этот миг я поняла собственную глупость: убежала, даже не дослушав их диалог. Успокаивало лишь то, что ведется запись. И всё можно просмотреть в повторе.

Мужчины ещё говорили. Только нить разговора была безвозвратно потеряна. Но я не потеряла надежду и с умным видом села перед магшетом и стала вслушиваться в их слова.

– Нет, с Виктором Алексеевичем не договориться. Он мужик жесткий, упрямый. Навстречу не пойдет, – про кого-то рассказывал старший Дворкович.

– И что, больше некого попросить? – Всеволод сидел на диване и смешно подрыгивал ногой. Видимо, пытался изобразить покачивание, только выходило у него плохо.

Я однажды видела, как обкуренный наркоман пытался перелезть через воображаемое бревно посреди дороги. Действия младшего Дворковича очень на то бревно походили.

– Таким же даром обладал лишь Константин Алексеевич. Но он пропал двадцать три года назад. И где его сейчас носит, и жив ли вообще, одному богу известно, – отец задумался на какое-то время, потер правый глаз, словно в него соринка попала. А дальше сказал то, что повергло меня в шок:

– Но я чувствую, что ещё есть Стрешневы. Дар теплится не только в этом холодном и высокомерном князе. Да разумного объяснения, где искать их родственников, дать пока не могу.

– Ищи, папа, ищи. А то потеряешь своего старшего сына безвозвратно.

После этих слов Всеволод поднялся и шатающейся походкой вышел прочь. А Михаил сидел, уставившись в одну точку. Затем погладил себя по лысине, словно поправлял невидимую прическу и громко крикнул:

– Микита!

На его окрик тут же прибежал жилистый мужик в рабочем комбинезоне. Лицо его украшала окладистая борода, какие в XIX веке носили русские крестьяне.

– Что изволите, барин? – услужливо уточнил слуга.

– В спальню меня вези, – велел Дворкович. – Что-то слишком много у нес было гостей. Устал я.

Микита ухватил кресло за спинку и споро повез его в сторону лифта. О существовании подъемного механизма в доме больного я и не догадывалась. А он, оказывается, был.

– Да, жаль, что ты поторопилась! – покачал головой Антон. – А пересмотреть запись мы уже не успеем. Она часа два идет, не меньше.

– А сразу перемотать нельзя? – спросила я и тут же смутилась под насмешливым взглядом хозяина.