Вера в себя, в свои силы, в Божье провидение, в Его любовь и поддержку. Поистине, стучите и вам откроют. Нельзя сдаваться, никогда. И бояться нельзя тоже. В Библии сказано - какие мысли его (человека), таков и он.

– А ты помнишь свою первую любовь?
– вопрос Катюши заставляет меня встрепенуться.

Неужели и я переключаюсь на мгновение? Глубоко задумываюсь, воскрешая в памяти лицо человека. И свои чувства. Эмоции. Ощущения. Насколько же они были тогда многогранны!

Неужели каждому суждено хоть раз в жизни испытать подобное? Не думаю.

– Да, конечно помню, такое не забывается, - произношу я тихо и мечтательно.

– Ты не рассказывала!

– Да.

– Расскажи, - требует она настойчиво, капризно.

Так странно.

Я почему-то получаю удовольствие от своих ответов об этом человеке. Быть может, оттого, что так я прикасаюсь к нему через время, или вернее, к своим воспоминаниям о нем. Поделившись ими с кем-то, облекая их в слова.

И это оказывается, больно. Но так невыразимо приятно! Будто стряхнув невидимую пыль, отворяешь старинную дверцу давно забытого шкафа.

– Да, Катюша, я все помню, - делаю глоток какао. Он и в самом деле вкусный, - и это был не банальный сосед по двору или какой-нибудь одноклассник. Это было здесь, в Нью-йорке, представляешь?

– Серьёзно?
– она удивленно таращит на меня глаза, явно ожидая подробностей.

Впрочем, договорить нам не дают.

Дверь распахивается, впуская в палату сразу нескольких людей. Как по команде, мы замираем в неподвижности.

Одна из них, медсестра, что приносит нам еду, с дежурной улыбкой собирает посуду на поднос. Двое других это уже знакомый мне хам и отталкивающего вида женщина, которая даже не берет на себя труд изобразить приветливое выражение лица. Сухо здоровается, пока мужик нагло пялится на нас.

– Евгения, следуйте, пожалуйста, за нами!

– Ты куда?
– испуганно повисает на мне Катя.

Я вопросительно гляжу на них, а у самой от страха поджилки трясутся. Чувствую себя маленькой и беззащитной.

Страх - очень неприятное чувство. Они молчат, и я явственно ощущаю как холодок противной змейкой медленно скользит вдоль моего позвоночника. Как немеют руки. А еще, мне хочется пристрелить их всех! Если бы был автомат, открыла бы огонь, не задумываясь. Мне страшно, очень страшно.

– Всего лишь лаборатория, Евгения, - выдавливает из себя женщина, - успокойтесь. Сдадите кое-какие анализы и вернётесь в палату! Может быть, вы даже не подойдёте нам.

Но я вижу по ее глазам, что она лжёт. Стали бы они вызывать нас в Штаты? Эта операция только вопрос времени.

– Эй, тебя поторопить?
– грубо окрикивает меня мужик.

Я быстро поднимаюсь словно опомнившись, и прошу Катю подождать. Он тут же присаживается на мой стул рядом с ней - Катя в ужасе отходит к окну.

– Я подожду здесь с малышкой, пока ты ходишь, - развязно скалясь, сообщает. Внешне очень неприятный, этот грузный толстяк внушает нам только страх и отвращение, - и чтобы без глупостей там!

Мне больно оставлять Катю с ним, но выбора они не оставляют.

Ухожу вслед за женщиной. Петляем с ней длинными серыми коридорами. Изредка нам встречаются какие-то люди в синих халатах, ведущие китайцев и афроамериканцев с апатичными лицами, и в точно таких же больничных пижамах, как у нас с Катей. Это филиал ада, не иначе!

Захожу в помещение с белыми стенами, потолками, полом, и в нос сразу ударяют специфические запахи то ли медикаментов, то ли спирта. Мне становится дурно.

Поддерживаемая за локоть этой женщиной, присаживаюсь на каталку. Она подвозит меня к столу с расставленными на нем блестящими металлическими судочками.

Из-за ширмы появляется крупная афроамериканка в белом халате, равнодушно натягивающая на ходу маску и перчатки. Заваливаюсь спиной о стену, в панике глядя на нее и на невесть откуда взявшийся шприц в ее руках! Они о чём-то негромко переговариваются, наконец, сопроводившая меня женщина выходит.

– Слабенькая, - говорит афроамериканка, подсаживаясь ко мне ближе, - вон какие синячки под глазами, и побледнела. Не бойся. Сделаем быстро!

Звенит медицинским инструментарием и я, уже на грани обморока, повинуясь ее жесту, послушно протягиваю руку. Она больно перетягивает руку жгутом, берет из вены кровь, много.

Залепив место укола пластырем, заставляет меня открыть рот. Собирает что-то с внутренней стороны щеки и из горла длинными палочками. Закончив, снимает перчатки.

Затем достает стетоскоп, долго слушает мое сердцебиение. Меряет давление автоматическим тонометром. Сосредоточенно, не спеша делает записи в раскрытой на столе тетради. Затем сверкает в мою сторону американской улыбкой: