Говорить, что в связи с обстановкой в мире это оборудование могло вовсе не попасть в страну, не оказаться в стенах института, не стал. Не стоит развивать лишнюю тревожность в феях, уж слишком хрупкие крылышки у них, несмотря на обилие косметики и железную силу воли.

– А до осени что делать? – растерянно пробормотала Фея, но мгновенно взяла себя в руки, улыбнулась.

Что ж, однажды она позволит себе растеряться, плакать, огорчаться, хмуриться и злиться, не прячась за маской.

– Следует жить, шить сарафаны и лёгкие платья из ситца, – с улыбкой ответил словами из почти канувшей в лета песни.*

– Вы полагаете, всё это будет носиться? – внезапно ответила Фея, а ведь по возрасту не должна была знать слов, Леонид не должен был, воспитание бабушкой с дедушкой оставили свой след.

– Я полагаю, что всё это следует шить, – подыграл Леонид, – ибо сколько вьюге ни кружить, недолговечны её кабала и опала… Иди сюда, – отодвинул стул от стола, легонько потянул на себя Фею, она подалась легко, словно только этого жеста и ждала.

Усадил себе на колени, лицом к лицу, заставив провокационно развести ноги, обхватил поясницу, почувствовал ладонью тёплую кожу под шёлком футболки, скользнул губами по шее, вдыхая запах, от которого откровенно сносило в небытие.

– Будем жить, скоро лето, поедем на море в августе, или к океану. Хочешь к океану? – шептал он. – Мишу возьмём, он говорил, что хочет, соскучился. К первому сентября вернёмся. Стану кормить тебя морепродуктами и поить брютом, любить ночами буду, долго-долго, чтобы просыпалась к обеду, не раньше, пока мы с Мишей строим замки на пляже.

Фея громко вздохнула, вздрогнула всем телом, придвинулась ближе, выдохнула, опалив дыханием шею Леонида, заставив потеряться в пространстве и времени.

– Хочу, – ответила она с придыханием, таким, что Леонид едва не забыл, как дышать самому.

Отключилась часть мозга, отвечающая за дыхание и сердцебиение. Не билось сердце, замерло перед рывком, последним, решающим движением, после которого не будет пути назад.

– Миша спит? – спросил он глухо.

– Да, – кивнул Фея, вкладывая в это «да» больше, чем ответ на прозвучавший вопрос.

Леонид легко встал, приподнимая Фею, дурея от близости желанного тела, такого податливого, созданного для него, по личному лекалу, со всеми выпуклостями, ложбинками, мягкостями, горячностью, запахом духов, косметики, сладкой ноты чего-то особенного, индивидуального, дурманящего абсолютно, сносящего терпение, как девятибалльная волна утлое судёнышко.

Донёс вожделенную ношу к дверям спальни Феи, благо хорошо ориентировался в квартире, открыл одним движением, сделал несколько шагов к кровати, осторожно, как самую ценную реликвию уложил поперёк постели, навис сверху, разглядывая то, что предстало взору. Пожирал глазами, пока ещё оставались силы на эстетическое удовольствие, не снесло волной откровенной похоти, которая плескалась, билась, прорывалась сквозь кордон самообладания.

Фея откинула шею, показывая всю беззащитность, которая таилась в этом хрупком создании. Ярёмная ямка манила сердцебиением, изящная линия ключиц сводила с ума.

Потянул край футболки, приподнимая одновременно ткань и доверчиво открывающееся тело, стянул по рукам, отбросил в сторону, глянул на то, что видел.

Идеальная, Фея была совершенной, бесподобной. Божественная грудь, прикрытая нежным кружевом, созданная природой именно такой, какую Леонид представил бы, если задумался об идеале. Не большая, не крошечная, упругая, с острыми сосками и аккуратными ареолами, созданная, чтобы осыпать поцелуями, ласкать, любить.

Тонкая талия, гладкий, плоский живот, подрагивающий пупок – всё создано специально, чтобы сводить с ума, лишать воли.

Перевёл взгляд к лицу. Чувственный рот приоткрыт, срывалось рваное дыхание, ресницы трепетали, откидывая тень от ночника у изголовья. Нежный румянец, проступающий даже сквозь слой косметики, какое-то неясное сияние вокруг, не иначе волшебное.

– Фея, посмотри на меня, – попросил он.

Оставался один-единственный вопрос, который был важен для Леонида. Он не ждал любви в ответ, знал, что добьётся взаимности во что бы то ни стало, не надеялся, что Фея полюбила его так же вдруг, как он её, но одно оставалось неизменно важным.

С кем сейчас его Фея в постели? С Одиным, Тем Самым, или с Лёвой – соседом, неплохим, в общем-то приятным парнем, пусть и загруженным работой по самое горло?

– Ты со мной, потому что я могу прооперировать Мишу? – шепнул он.

– Потому что ты художник и любишь сырники, – тихо, после минутного молчания, ответила Фея. – И потому, что мне почти всегда страшно, а с тобой – никогда.

Признание не в любви, не в привязанности, но Леонид понимал, что во многом большем, неисчислимо более важном, чем вся страсть мира, вместе взятая. Для его Феи – так точно.