Что меня не устраивало? Вот что? То, что мой мальчик жил в инвалидном кресле? Ключевое слово «жил». Ему была дарована жизнь после той аварии, но по какой-то идиотической причине меня не устроило, как эта жизнь выглядела.

Вместо того чтобы радоваться тому, что Миша живёт, радуется, мечтает, я заламывала руки в отчаянии, гневя судьбу, та в ответ шваркнула меня об землю, наглядно демонстрируя весь мой эгоизм и непроходимую глупость.

Как же я ненавидела себя в те минуты, проклинала каждую мысль, хоть раз мелькнувшую в голове, каждую нейронную связь, которая смела говорить, что Миша – неполноценный.

Это я, я неполноценная! А не мой сынок, мой крошечный мальчик, любящий жизнь, мир вокруг.

– Лёк, отведи Фею к Марго Карловне, она знает, что делать, – услышала я голос Лёвы, который вывел меня из транса самоунижения.

Оказалось, надо мной стоит Лёка, пытается поднять. Мимо пробегают взъерошенные врачи, несутся куда-то медсёстры, кого-то провозят на каталках, как Мишу, кто-то ковыляет сам, волоча пакеты с наскоро собранными в больницу вещами. Напротив рыдает женщина, бормоча бессвязное: «Мама, мама, мамочка, как же так, мама?», рядом с ней притихшая малышка лет трёх.

– Что с Мишей? – впилась я взглядом в Лёву, пытаясь найти ответ на миллион своих вопросов в бесстрастном, до ужаса спокойном лице.

– Всё будет хорошо, – спокойно ответил Лёва.

И если бы это был любой другой врач, а не человек, с которым я жила, которого любила всем сердцем, я бы обязательно поверила, настолько убедительно он звучал. Но за подбадривающим утверждением «всё будет хорошо» я увидела тысячи спрятанных на замки эмоций, от неуверенности в исходе до страха потерять не только Мишу, но и меня тоже.

– Спаси его, – очнулась я. – Пожалуйста, – шепнула еле слышно. – Я люблю тебя, Тот Самый Один, – добавила то, что вспыхнуло в голове ясной, отчётливой вспышкой.

Я действительно любила Лёву, и понимала, что независимо от того, как сложится наша жизнь дальше, в любом, самом ужасном случае, я буду любить этого человека. Прямо сейчас он нуждался в моей поддержке ничуть не меньше, чем я в его.

– Люблю тебя, – повторила я уверенно.

Подошёл Валера, сжал мою руку, сказал что-то Лёве, что я не поняла. На лице Лёвы мелькнула вспышка решимости, мгновенно уступив место железобетонной уверенности.

– Готовьте седьмую операционную, – сказал он в трубку кому-то.

– Ассистировать буду я, – сказал Валера. – Ты же не хочешь подвести под статью дежурного ординатора? – подмигнул он. – Генка административную часть прикрывает.

Лёва с секунду смотрел в глаза брата, резко повернулся в мою сторону, быстро поцеловал в лоб, развернулся и спешно ушёл вдоль казавшегося мне бесконечным коридора.

Понимала ли я происходящее? Нет.

Какая статья, зачем административную часть нужно прикрывать и от кого, собственно. Почему я вообще вижу, слышу, как смею дышать, когда Миша где-то там, в недрах огромного института, зафиксированный на каталке, всё ещё без сознания и может остаться таким навсегда.

В третью терапию я не пошла, никакое успокоительное принимать не стала. Хотела сохранить способность трезво соображать на случай, если понадобится моя помощь. Какая? Да какая угодно! Нужно будет – жизнь отдам, лишь бы Мише помогло.

Я курсировала в тесном коридорчике с двумя диванами и кулером с водой перед операционным блоком, куда, естественно, посторонних не пускали. Родственники пациентов могли лишь ждать в этом закутке, надеясь на профессионализм врачей.

Где-то там, за несколькими дверями, в седьмой операционной, находился мой мальчик, мой сын, моя жизнь, смысл моего существования в этом мире. И я обещала себе, господу Богу, вселенной, всем святым, каких смогла вспомнить, что приму любой исход, какой угодно, лишь бы он выжил.

Всё это время рядом находилась Лёка, она же прогнала прочь неизвестно откуда взявшихся следователей, примчавшихся с вопросами о происшествии на манеже.

– Господа, – перекрыла подход ко мне Лёка, уперев руки в боки. – Имейте совесть! Дорофея непременно ответит на все вопросы и подпишет все бумаги, но только когда убедится, что с сыном всё хорошо.

Полноватая, совсем невысокая рядом со здоровенными лбами, у которых корочки на лбу отпечатаны, она не казалась внушительной фигурой, но то, как убедительно смотрела, приподняв одну бровь, становясь похожей на Марию Константинову, изучающую крайне редкие проявления психиатрической патологии, заставило дуболомов ретироваться с почти искренними извинениями.

Илья Львович принёс кофе и заварное пирожное, вспомнив, что именно таким я отдаю предпочтение. Отец Одиных бесконечно с кем-то переговаривался по телефону, время от времени кидал на меня взгляды, такие, знаете… внушающие прямо-таки фундаментальную уверенность – вот от кого Лёва унаследовал фирменный взгляд и флёр надёжности.

Невольно вспомнились до боли похожие обстоятельства, когда я точно так же торчала под дверями операционной, таращась невидящим взглядом на синие, светящиеся буквы О-П-Е-Р-А-Ц-И-О-Н-Н-Ы-Й Б-Л-О-К.