– Михаил! – крикнул Родя.

Миша обернулся, увидел отца, напрягся всем телом. Родя в это время перемахнул через ограду и пошёл к лошади, на которой держался сынишка. Лошадка спокойная, со стойкой психикой, других у Лёки попросту не держали. Возможность контактировать с ребёнком – главное при выборе животного, а не порода, масть или телосложение. Мишина Гвоздичка достаточно высокая, при этом добродушная как валенок, послушная и чуткая.

Инструктор – молоденькая девочка лет двадцати, – перегородила путь Роде, придерживая одной рукой Гвоздичку.

– Посторонним на манеже находиться запрещено, – сказала она.

– Я не посторонний, я – отец! – прорычал Родя.

– Вы не инструктор и не служащий манежа, – твёрдо ответила инструктор.

– Я быстро, – огрызнулся Родя. – Эй, пацан, – посмотрел он Мишу. – С сегодняшнего дня живёшь со мной. Жду на парковке, давай выходи.

– Что? – прошептал побледневший Миша.

– Что слышал! – рявкнул Родя.

Я видела, как инструктор перекрывает дорогу неадекватному жлобу, который пёр прямо на флегматично стоящую Гвоздичку с Мишей. С одного края манежа спешила Лёка, показывая жестами молоденькой девочке, чтобы та не лезла на рожон, но и не подпускала пьяного к лошади. С другого неслась охрана. Выскочил рабочий конюшни и тоже рванул наперерез Роде.

Не выдержав, я побежала в сторону сына, отчётливо понимая, что сейчас случиться непоправимое. Назовите это материнским инстинктом, рефлексом, интуицией, даром предвидения – я просто знала, что сейчас случиться это…

– Давай, покажи всем класс! Ты же мой сын! – гаркнул Родя и, извернувшись, ударил по крупу лошади что было сил.

Гвоздичка дёрнулась, Миша неловко покачнулся, взмахнув руками. Инструкторша попыталась перехватить падение моего мальчика, не сумела удержать, в итоге они свалились вместе к ногам лошади.

Подлетевшая Лёка подхватила Гвоздичку под уздцы, чтобы та не навредила сильнее, не задела случайно лежащих на песке. Охранники вместе с рабочим скрутили Родю, уткнув лицом вниз. Инструкторша осторожно поднялась, а Миша…

Миша остался недвижимым в какой-то неестественной позе.

В такой живые люди находиться не могут.

* СКР – Следственный комитет Российской Федерации.

Скорая помощь примчалась быстро, позже выяснилось, что через семь минут, мне же они показались вечностью – тягучей, вязкой, бесконечно ужасной.

Всё, что было после, помню урывками, словно старую киноплёнку помяли, а потом вставили в проектор – остались лишь куски, потёртые, нечёткие, перемешанные в хаотичном порядке.

Светленькие волосёнки сына, прилипшие ко лбу, когда его несли на носилках, предварительно зафиксировав. Он такой маленький, мой сыночек, худенький, крошечный совсем…

Сосредоточенный взгляд слегка помятого врача, который закрыл передо мной дверь скорой со словами: «сопровождающим нельзя».

Проблесковые маяки кареты скорой помощи, врубившиеся сразу, как только машина тронулась с места.

Лёка за рулём автомобиля, сыпавшая по телефону медицинскими терминами, в которых я не понимала ничего, но которые пугали меня да животного ужаса, тошноты, судорог в руках. Она говорила с Лёвой по громкой связи, я же боялась вставить хоть слово, перебить, вдруг из-за моих никчёмных лепетаний эти двое упустить что-то важное.

Шлагбаум, поднявшийся перед носом скорой, и охранник, увидевший номер машины Лёки, взмахнувший рукой, чтобы мы проезжали, пропуск выписан.

Несколько человек, выскочивших из дверей приёмного покоя, среди которых Лёва и почему-то Валера, ведь он должен был отдыхать после свадебной суеты. Там же мелькнул Гена, он на ходу скинул с себя ветровку и пихнул её медсестре – торопился помочь коллегам.

Рядом видела отца Лёвы, Илью Львовича, и Фридмана Абрама Наумовича, который стоял в стороне, с отрешённым лицом записывал в блокнот то, что говорил Лёва – названия каких-то препаратов, звучавших для меня абракадаброй. После Абрам Наумович испарился, так же молча, как стоял, будто и не было его рядом.

Каталку с Мишей повезли вдоль длинного коридора в окружении Одиных, а я… я стекла по стене, захлебнувшись в безмолвном крике.

Спазм скрутил руки, ноги, горло, возможности дышать лишил, жизнь отнимал, вытягивал по нервному окончанию, скручивал, заставляя трястись как при лихорадке.

Какой же жалкой, эгоистичной сукой я была, когда считала, что Мишина жизнь в инвалидной кресле – жалкая пародия на полноценное существование. Когда стремилась изо всех сил вылечить его, поставить на ноги, не слушала доводы врачей, людей, которые понимали в медицине в сотни, тысячи раз больше, чем я.