— Утром я достану машину, и сможете выехать в Игирму, — сказал хозяин.

— Далеко ли до Игирмы?

— Пустяк. Километров тридцать. Спите спокойно и не волнуйтесь. Утром я все улажу.

Я лег на железную кровать с мягкой пружинной сеткой, положил голову на белую, пахнущую водой и холодом подушку и долго еще с закрытыми глазами прислушивался к тихому разговору родственников о своих семейных делах, думал об этой поездке, о повстречавшихся мне людях и о том бесценном тепле, которым окружили меня эти люди и которое не купишь ни за какие деньги, ибо ему, как и шедеврам искусства, нет цены.

Утром меня разбудил тихий шорох. Я открыл глаза и некоторое время не мог понять, где нахожусь. Я все еще чувствовал стук колес и покачивание вагона, а пробудившееся сознание подсказывало, что я лежу в жарко натопленной избе, на чистой мягкой постели, и слышу приглушенные голоса. Вся семья Ведерниковых и мой попутчик Борис Котенцев собрались на кухне, видимо не желая будить меня. Я вспомнил, что у Бориса впереди еще дальняя дорога до Нижне-Илимска, что его отец лежит на смертном одре, и мне стало стыдно за свой беспечный сон.

На кухне стол уже был накрыт для завтрака: маринованные красные помидоры с чесночком, глубокая миска горячего мяса, тарелка не чищенных, а только потрошенных, подернутых инеем хариусов. Эта великолепная рыба — редкость в Литве.

— У нас ее — вот! — Николай провел ребром ладони по подбородку и предложил: — Попробуйте. Сибирская. С душком.

Рыба и впрямь пованивала, и непривычному человеку нелегко было проглотить первый кусок, тем более что рыба не вареная, не жареная, не копченая — посоленная и замороженная сырая рыба. Мясо ее красное и по вкусу напоминает лососину. Осенью сибиряки ловят эту жирную, вкусную рыбу в больших количествах и засаливают на зиму в пузатых бочках. Так же солят и лососевых рыб — тайменя, который здесь достигает шестидесяти — восьмидесяти килограммов. С доброго поросенка!

К мясу подали полную тарелку брусники. Перед этим ее держали на теплой плите, чтобы ягода немного отошла, так как ее принесли из холодных сеней, где она лежала с начала зимы. Мороженая брусника чрезвычайно вкусна и сладка. Кажется, будто ее смешали с сахаром, хотя хозяйка не сыпала его ни грамма. Такая брусника — незаменимая приправа к мясным блюдам.

Завтрак закончился традиционным сибирским чаем. Крепко заваренный чай, в который каждый по вкусу добавляет малиновое, клюквенное, черничное, черносмородиновое или красносмородиновое варенье. В Сибири все эти ягоды растут не в садах, а прямо в тайге и в таком огромном количестве, что нам трудно себе представить. Женщина, побродив часок по тайге недалеко от дома, приносит в одной руке ведро красной, а в другой руке — черной смородины. Собранную ягоду обычно сушат и только часть ее варят.

В Илимске есть леспромхоз, где Николай Ведерников работает технологом. Он еще рано утром позаботился насчет грузовика для нас с Борисом, который уже ждал на улице у ворот.

Мы сердечно простились с гостеприимной семьей, обменялись адресами, обещали при случае навестить друг друга, не порывать дружбы, родившейся в морозную ночь. Когда я, уже одетый, направился к двери, Галина Ведерникова, мать пяти дочерей, сказала:

— Присядем перед дорогой.

Я вспомнил, что здесь, в Сибири, народные традиции очень живучи и сказываются сильней, чем в других местах бескрайней России. Об этом мне приходилось немало читать, так что я послушно стянул шапку и присел на кончик стула.

День, как и все предыдущие дни, выдался морозный и солнечный. В высоком, необычайно чистом и синем небе висит ослепительное солнце, но лучи его еще скупо греют. Правда, в самый полдень на припеке мороз немного падает, и ртутный столбик поднимается на десять — пятнадцать градусов. Однако в тени все та же пятидесятиградусная стужа. В воздухе — ни малейшего ветерка. Голые лиственницы, заснеженные сосны и сибирские ели стоят застывшие, не смея шелохнуть веткой.

Кабина машины отапливается, и мы все трое сидим без варежек, подняв уши меховых шапок.

Дорога бежит через тайгу, взбираясь на пригорки и снова отвесно падая вниз, в долины, прижимается к высоким скалам и делает крутые повороты, подбегая иногда к самому краю обрыва. В такие минуты из окна кабины не видно ленты дороги, а только пушистые макушки сосен далеко внизу. Из бокового окошка кажется, что не на машине едешь, а летишь на самолете. И еще почему-то лезут в голову мысли о внезапно отказавших тормозах, о лопнувшей вдруг передней шине, о том, что иногда машина не подчиняется водителю, тем более что дорога — сплошная ледяная корка.

Снега очень много, но дорога гладкая, не занесенная снегом, хорошо укатана. Теперь даже в таких отдаленных уголках Сибири много техники. Обычно снег выпадает здесь в начале зимы. Мощные бульдозеры пробивают в нем как бы каналы, чистят, скребут дороги, и стоят они почти всю зиму чистые, годные для проезда.

Зимник — близкая дорога. Часто она лежит по рекам. С толстым, метровым льдом. Малые речки промерзают до дна, и лучшей дороги не найдешь. Лишь местами, где бьют незамерзающие родники, приходится делать объезд, так здесь нарастают ледяные горы, которые сибиряки называют «накипью». В самом деле, такая наледь напоминает котел с кипящей водой. Родник непрестанно подает из глубины воду, а мороз схватывает ее, и нарастает ледяная гора. Хуже на таких речных дорогах весной. Особенно по большим рекам. Мне рассказывали, что Ангара поглотила не одну машину со всеми грузами, а порой и с водителем. Весной, когда воды подтачивают лед, водители часто едут, приоткрыв дверцу кабины, чтобы успеть выскочить, если машина ухнет под лед. Но и это не всегда помогает.