Юочбалене разговорилась и позабыла о своих важных делах в деревне. Зато она вспомнила, что привезла мне бублик. И не простой, а посыпанный маком.

— Руку поцелуй, — подсказала мама и тут же глянула в окно. — Сбегай-ка посмотри, не забрались ли куры в пшеницу, что-то не видать их.

Юочбалене тоже посоветовала мне поиграть во дворе, однако не бывало еще такого, чтобы я покинул избу, если к нам гости придут. Я потоптался на месте и остался дома. Юочбалене повела бровью в мою сторону и стала шептать что-то маме на ухо. Я подкрался поближе, выпучил глаза, разинул рот. Жуть до чего интересные у взрослых тайны… Только тут Юочбалене как щелкнет меня в лоб. Прямо искры посыпались.

— Ремня захотел? Вот погоди, спущу с тебя шкуру!

От обиды и несправедливости у меня брызнули слезы:

— Только попробуйте… только посмейте… Да я вам не знаю что…

Казиса Юочбалиса ждала вся деревня. Ждал его и я. Мне представлялось, как однажды он явится верхом на коне. И это будет не Казис Рыженок, а пришелец из далекой сказочной страны, которая называется Америка, могучий великан. Он отрубил девятиглавому дракону все девять голов, везет полные мешки золота из заклятых сокровищ. Мне чудилось, что явится не тот Казис Рыженок, который уехал из деревни, а сказочный принц с волшебной палочкой; махнет раз — и вырастут высокие дома с красными черепичными крышами, махнет другой — помчится по лугу грузное стадо коров… Я ждал Казиса. Но миновал Иванов день, а от Казиса никаких вестей. Юочбалене стала беспокоиться, не стряслось ли чего в пути, не потонул ли пароход. А что, если правда так? А вдруг?.. Нет, не может быть — сперва он зайдет домой и лишь потом, посовещавшись с родней, станет думать, за что приниматься.

И вот наконец…

В тот день я ковырял на лугу шмелиное гнездо. Осторожно, веточкой. Шмели гудели, вились надо мной, но я натянул рубашку на голову и продолжал свое дело. Острое жало впилось в руку. Я взвизгнул по-щенячьи и пустился бежать со всех ног. Вдруг вижу — по тропинке, ведущей к Юочбалисам, идет человек. Сердце бешено заколотилось. Неужели?.. Да неужели это он? Сама Юочбалене возится в огороде, и невдомек ей. А человек идет. Медленно, озираясь вокруг. Это он, точно! Юочбалене распрямила спину, подняла руку, чтобы отереть пот со лба. Но рука так и замерла у лица. Старая женщина вся подалась вперед, качнулась и бросилась навстречу гостю, вытирая испачканные землей ладони о юбку.

— Не беги, маманя!

— Казюкас, господи! Уж мы ждали-заждались! Уж и теленка почти доели, которого к Иванову дню зарезали.

Казис поцеловал мачехе обе руки. Юочбалене утирала слезы, потом, отпрянув, стала разглядывать Казиса со всех сторон.

— Что же ты это… того… — нахмурилась она, а потом встрепенулась. — Понятно. Сейчас мы Мотеюса сгоняем в город, он все и доставит.

— Что доставит, матушка?

— Ну, твое все… Что из Америки привез.

Казис усмехнулся и закашлялся.

— Ишь шутник какой, а… Чистоганом, значит? И правильно, сынок, правильно… Пошли в избу. Где же Мотеюс запропастился?

Я стоял на лужайке и вовсю смотрел на Казиса, пока он не скрылся за дверью. Тогда я стремглав помчался домой, возглашая удивительную новость.

Под вечер мой отец заметил, что Руткус шагает по тропке, ведущей к Юочбалисам. Пустился и он за ним. Я на почтительном расстоянии тоже следовал за взрослыми. Из кармана у Руткуса выглядывает горлышко полуштофа. Бутылка весело булькает. Оба мужика рады — они первые, кто надумал угостить прибывшего.

— Эй, хозяюшка! — Руткус завидел Юочбалене, идущую с ведрами в хлев. — Слышь, хозяйка, принимай: гостя чествовать будем.

Юочбалене поставила ведра на землю и уперла руки в бока.

— Ошиблись, люди добрые, не в тот дом угодили.

— Да ты что? Как понимать-то?

— Оставьте вы в покое человека! — сердито ответила старуха. — Спит он…

И, звякнув ведрами, она поспешно направилась к свинарнику.

Руткус с моим отцом постояли у ворот, передернули плечами, потом сплюнули и повернули домой. Тут Руткус вспомнил о бутылке.

— Давай, сосед, выпьем, — предложил он. — Думал, уломаю Юочбалене, не станет приставать насчет векселя. Да, верно, прав мой Юозас, когда говорит: волку зубы не заговоришь… Тьфу ты, выпьем!

Едва только успела батрачка Юочбалисов Агота показаться в деревне, как поползли слухи. Чего только не говорили!..

Дескать, братья встретились холодно, разговор не клеился. Юочбалене еще пыталась выспросить, как оно там, в Америке, но Казис только отмахнулся: что на небе, что на земле — одна маета, как говорится. Старуха бросила взгляд на задвинутый под лавку обшарпанный чемоданчик. Не фанерный ящичек, с которым уходил Казис, а настоящий, кожаный. Вот достанет его Казис, откроет и станет наделять всех подарками. Однако Казис не спешил, а только пожаловался на усталость и спросил, где бы ему прилечь отдохнуть. Старуха отвела его в горницу, постелила на кровати — достала из сундука хрустящее чистое белье. Казис отказывался: мол, зачем, грязный он, с дороги, перепачкает еще, но мачеха ему и слова сказать не дала. Ведь его так ждали, целых три года дома не был, столько повидал, а у них что — по-старому, по-простому, не то, что там…

Когда мать вышла из горницы, Мотеюс табак резал, а Пятрас сам себе улыбался.

Все долго молчали и пытливо заглядывали друг другу в лицо. Да украдкой поглядывали на чемоданчик.

— Делом займитесь, не праздник нынче. Мотеюс! — прикрикнула Юочбалене и сама принялась суетиться.

— А у меня вот праздник, — вызывающе произнес Мотеюс.

Усмехнулся и Пятрас.

Снова молчание. Снова все трое ловят взгляды друг друга.

— Что-то он приволок, а? — не вытерпел, наконец, Пятрас.