Стараюсь идти очень осторожно, прикрываю пухом оставленные гагами яйца. Вспугнутые мной гаги опускаются на воду, присоединяются к плавающей по волнам стае сородичей. Между пестренькими самками белеют, точно укутанные в королевские мантии нарядные чернобокие самцы.

Даже вздрагиваю. Будто человеческий голос зовет: «У-у-у!» — рядом, за кромкой берега. Жалуется, помощи просит. Это гаги.

Откуда ни возьмись ветерок. Ровный, несильный, но так или иначе ветер. С открытого моря начинают набегать волны, такие же ровные и округлые, как ветер. Стая гаг скрылась в тихой бухте, отплыла за мысок, прикрывающий птиц от волн. Чайки, поднятые ветром со скал, парят в воздухе. Сколько раз я замечал, что эти жадные обжоры очень практичные птицы. Они не любят утруждать себя полетом — надо махать крыльями! И если спокойно, торчат на скалах, где повыше, и присматриваются к окружающей обстановке. Но стоит подуть ветру, как они немедленно взмывают в воздух и планируют большими кругами. Еще бы: с высоты-то куда больше можно увидеть, и сил не расходуешь, за тебя ветер работает.

Из бухты острова Датского выплывает наша «Казанка». Отсюда она — крошечная точка на бескрайней воде. Приближается. Уже вижу, как она кланяется волнам.

Машу ребятам, чтобы прихватили меня, — не очень хочется ждать, пока они дойдут до Медвежьей бухты, разгрузятся и вернутся за мной. Кто знает, какие замыслы у ветра — стихать или крепнуть?

Лодка, разгоняя гаг, проскользнула в бухточку, за мыс. Прыгаю удачно — прямо на мешки. Но мои меховые рукавицы плюхаются в воду. Пытаюсь выловить их, а Сергей кричит:

— Ложись! Потонем!

Нагружена наша скорлупка крепко. Борта чуть-чуть над водой. Если черпнет — сами мы, может, и выкарабкаемся, но груз пиши пропало. Из ледяной воды его не вытащишь. Все-таки подцепил я рукавицы. Голые мокрые руки сразу схватило холодом. Упадешь в такую водичку, возможно, и не сразу потонешь: как-никак на тебе надувной жилет, успеешь крикнуть пару раз. Чудесная вещь спасательные жилеты, но в ледяной воде, в которой только тюлени да киты не мерзнут, они плохой помощник — не греют! Насколько я знаю, нетренированный человек может в такой купели пробыть минут десять, а тренированный — четверть часа, прежде чем погибнет от холода.

Лежу навзничь на ящиках. Сергей рядом. Сидеть нельзя, чтобы центр тяжести не переместился. Накрапывает, я смотрю прямо вверх, наблюдаю, как бегут клочья тумана. Пресные капельки дождя смешиваются на губах с горько-солеными брызгами, время от времени попадающими на лицо, когда «Казанка» врезается носом в волну.

Остров, принадлежащий гагам, уже далеко, но до родного мыса еще тянуть и тянуть. Поднимаемся и проваливаемся, вверх-вниз. Вздохами встречаем и провожаем каждую волну. Перегруженное суденышко то грозно накреняется, го снова выравнивается. Я и сейчас не посмел бы утверждать, что не испытывал тогда никакого страха. Невольно начинаешь вспоминать близких, оставшихся дома, поглаживать талисман, который повесила тебе на шею, провожая в дорогу, дочка.

Повезло нам, что волны не крутые, не белеют барашками. Добавь море к нашему грузу пару-тройку таких бешеных пенных баранов, и… поминай как звали. Ветер ровный, и волны плавные, не мятущиеся. Вверх-вниз… Вверх-вниз…

Вот и за мыс выскочили. Скоро и Соленой улице конец. Каким же заманчивым, уютным и надежным кажется отсюда наш обшарпанный, тесный, обитый черным толем домишко у берега Медвежьего залива! Его уже видно: маленький и далекий-далекий.

Достаточно нам было добраться до своей бухточки, до того надежного медвежьего ушка, где мы всегда пристаем, вытащить на берег груз, а потом по каткам и «Казанку», — как ветер совершенно прекратился.

И снова дым из трубы вертикальным столбом. Даже облака поднимаются выше, в просветы нет-нет да и проглянет солнце.

Поели. Отдохнули. Сергей занялся своим главным делом, а я упросил нашего старшего механика переправить меня на островок, который торчит в проливе неподалеку от берега. Впрочем, какой там островок, так, отдельная скала. Вижу в бинокль сидящих на ней чаек и плавающих около камней гаг-самцов.

Не раз еще буду я перебираться на эту скалу, множество незабываемых впечатлений получу здесь.

Для орнитолога это рай! Укладывался я, скрываясь за сложенной из камней пирамидкой — вероятно, каким-то навигационным знаком, поставленным у самого берега, и видел отсюда весь островок — всех гаг, сидящих на яйцах, всех белых, как гуси, больших полярных чаек, которые терпеливо ждали какой-нибудь оплошки гаг, чтобы броситься на добычу.

Притаившись в своем укрытии, подсмотрел я разбойничий налет чаек на гнезда гаг. Честное слово, настоящий разбой! Издавая мяукающие крики, барражируют чайки над колонией гаг. Прямо самолеты-штурмовики! Их сородичи двигаются в пешем строю — тоже мяукают и, вытягивая шеи, расхаживают между гнезд, рассчитывая на то, что какая-нибудь из матерей не выдержит и покинет свою кладку. Только встанет гага, забьет крыльями, пытаясь отогнать нахалку, как чайка тут же тянется к яйцу. Правда, гаги скоро разгадали эту разбойничью тактику. И ни одна больше не поднимается. Сидят себе и сидят, хотя чайки над самыми их головами проносятся, а пешие чуть не задевают боком. Номер не прошел. Поняли это чайки и вновь уселись в три ряда на своем мысу мяукать и ждать подходящего случая.

Была тут одна гага, с которой я постепенно ближе познакомился. Когда впервые попал на островок, все сидевшие поблизости на гнездах гаги попрыгали в море. А эта заволновалась, не знает, что делать. Вскочила было, побежала к берегу. Но ведь… но ведь сколько чаек рядом! Протопала несколько шагов, повернулась и обратно к своей кладке. Правда, со страху опустилась не на гнездо, а плюхнулась рядом с ним. Косится на меня, снова вскакивает, топает, возвращается. Еще раз решает спасать собственную жизнь бегством, и снова великий инстинкт материнства тянет ее к гнезду.