Погрев малышей, пуночка выбирается из расщелинки между камнями, улетает. Снова заглядываю в ее дом. Разевают желтые клювики птенцы, просят есть.

Пройдет немного времени, оперятся они, выберутся из гнезда. А тут и дню конец. И полетят пичуги через громады холодных вод, через Баренцево море, к берегам Норвегии и дальше на юг зимовать. А едва займется северный день, пустятся в обратный путь, к суровым северным скалам, петь свои песни и выводить птенцов. Великий зов Севера, зов родины…

Сижу, боюсь шевельнуться. Пуночки ко мне привыкли. Видать, сочли за какой-то странный камень. Ну и пусть себе торчит, коли хочет, главное, чтобы не двигался, не пугал. То самочка, то ее супруг появляется у гнезда, ныряет в щель, кормит малышей.

Глянул на часы. Батюшки! Просрочил контрольное время. Скоро друзья отправятся на поиски. Надо скорее возвращаться.

10

Уже которое утро море неспокойно. Когда солнце клонится к полуночи, спускаясь к скалам острова Датского, ветер утихает. Белые барашки, сновавшие по проливу, укладываются отдохнуть, успокаивается море. Мы радуемся, надеясь, что и утром будет тихо. Проворно ныряем в свои спальные мешки запасать силы, чтобы завтра бодрыми отправиться в поход.

Встаем. Ветер уже треплет пленку в окне. Солнце сияет над ледником — на востоке. Умываемся, завтракаем, а ветерок тоже набирает силу, уже гудит в печной трубе. Выходим взглянуть на пролив — резвятся белогривые волны. День начался. Снова неуютно в нашем проливе — не проедешь по Соленой улице.

— Если и завтра будет так же, потащимся к Магдалине пешком, — решает Сергей. — А нынче еще полентяйничаем.

Новый день. Ясно. Но море в барашках. Значит, пешком. Оставляем Толю заниматься домашним хозяйством, договариваемся, когда должны вернуться, и отправляемся с Сергеем к Магдален фьорду.

Неблизкий край. И добраться туда — дело нелегкое.

Черт бы их побрал, эти осыпи. Впечатление такое, будто какой-то разъяренный великан грохнул молотом по вершине, кое-что от горы осталось, однако большая ее часть, разбитая в кусочки, посыпалась во все стороны. И лежат эти обломки беспорядочными навалами — очень непрочно. Поставишь ногу, а камень шатается, вот-вот сковырнется. Так и ногу невзначай поломать недолго. Одно хорошо — очень уж живописны эти камни. Такими нарядными лишайниками обросли — и сами разных цветов и оттенков, и лишайники то бурее, то светлее. Залюбуешься.

Куда гнуснее всех этих неверных камней другая вещь — кинокамера. Тянет плечо, как вериги, болтается на своем кожаном ремешке из стороны в сторону, норовит столкнуть в какую-нибудь трещину поглубже.

Но поскольку шагаем мы к Магдалине, самому красивому, как уверяет Сергей, месту на всем архипелаге, все эти неприятности кажутся мелкими и неважными.

Перебрели полосу осыпи, снова идем по прибрежной гальке. Тут куда удобнее! Волны набегают, разбиваются о каменные гряды, уползают назад. На камнях, торчащих из воды, сидят чайки. Хитрые птицы. На берегу и на сто шагов не подпустят — улетят, а тут сидят себе, водная преграда защищает. Можешь совсем близко подойти — не обращают внимания. Им хорошо известно, что двуногие не плавают и вброд не ходят.

Сползающий по долине ледниковый язык пододвинул к самому берегу моренный вал и прячется за ним, выгнув белую спину. Над ледником гора, растрескавшаяся, распадающаяся на острые крупные и мелкие обломки. По карте до Магдалины идти и идти — до того дальнего мыса, и еще за ним добрый кусок.

Место, куда мы направляемся, названо в честь новозаветной Марии-Магдалины. На разных картах оно именуется то заливом, то фиордом. Шириной километров пять у своего устья, Магдалина потом сужается, врезаясь в ледники и горы, и километров на восемь тянется в отвесных скалистых берегах в глубь острова.

Фиорд этот впервые детально описал в судовом журнале английский капитан Брук, прибывший сюда во главе двух фрегатов королевского флота для «защиты» подданных Великобритании от китобоев других наций. Хотя Брук и первый описал его, но имя Магдалины фиорд носил задолго до капитана.

Перебираемся через ледяной язык. Не такой уж узенький, как показалось снизу. По нему шагать и шагать. Спину ледника избороздили ручейки. Бегут, журчат. Иногда по самой поверхности, кое-где уже прогрызли себе извилистое ложе, а дальше по камням морены, опушившим лед, падают вниз. И встречаются с морской водой. Два голоса звучат в пространстве — журчание ледниковых ручьев и шум морских волн. Голоса Шпицбергена. Они все время присутствуют здесь, эти голоса можешь забыть, не видеть, не слышать, но стоит подумать, и как по волшебству появляются они — журчание и мерный прибой…

Я замер на льду, очарованный этим чудом из чудес, не могу оторваться, не хочется идти дальше. Море внизу почему-то синее, а не зеленоватое, как обычно. Может, оно всегда таким кажется, когда смотришь с ледника? Внизу, в воде, крошечные каменные островки На черных камнях столбиками белые гаги-самцы, а волны катят и катят меж камней золотую солнечную рябь.

Сергей уже спускается с ледника. Машет мне рукой: давай, мол, торопись. Но голоса его не слышу. И сам он кажется маленьким рядом с розовыми глыбами камней, нагроможденных друг на друга.