Колонна Траскина из артиллерии и обоза ползла гигантским удавом, растянувшись на несколько верст. Когда голова этого чудовища выползала из очередного аула, хвост еще только в него втягивался.

Было жарко и пыльно, и это бесило Траскина, ехавшего в середине колонны в своей удобной кибитке. Пыль проникала даже в бисквиты, которые беспрестанно жевал Траскин. Он не имел ни малейшего желания воевать, нервничал от одной мысли о том, что самое трудное еще впереди, и еда его немного успокаивала.

Колонна теперь двигались вдоль реки, но никакой свежести от нее не доносилось. Напротив, столбы пыли, поднимаемые тяжелыми телегами и арбами, казалось, вот-вот поглотят и саму реку.

Среди прочих, прыгая на ухабах, двигалась артиллерийская повозка, которой управлял Ефимка. Он был горд, что, наконец вышел в настоящий поход. Волы к нему давно привыкли и вели себя послушно, так что ему не приходилось слишком часто пускать в ход длинный кнут. Завидев очередной аул, Ефимка изводил всех вопросами, его ли они теперь будут бомбить и здесь ли живет Шамиль?

Как и прежде, Ефимка сидел на зарядном ящике, с которого ему было все видно. Ему немного мешал большой кинжал, висевший на поясе, но Ефимку это не смущало. Напротив, завидев мальчишек, таращившихся на пришельцев с крыш и деревьев, он вынимал кинжал и играл клинком, посылая в сверстников солнечных зайчиков. Мальчишки в ответ грозили ему кулаками, а Ефимка показывал им на свою грозную пушку. Но на привалах Ефимка быстро находил с ребятами общий язык. Расписав страшную силу ядер, гранат и картечи, он вступал с потрясенными мальчишками в торг. За металлическую пуговицу они приносили ему молока, хлеба и даже сладкий тутовник, который таял во рту, но руки от него становились ярко красными.

Траскин вспомнил про песельников, которых специально взял с собой, и велел им петь.

Солдаты привычно затянули:

Пыль клубится по дороге Тонкой длинной полосой. Из Червлённой по тревоге Скачет полк наш Гребенской.

Заслышав песню, Ефимка привстал на козлах, радостно улыбаясь и помахивая кнутом. Песельники оказались недалеко, впереди полковничьей кибитки.

Скачет, мчится, точно буря, К Гудермесу подскакал, Где Кази-мулла с ордою В десять тысяч его ждал.

Траскин вслушался в песню, и она ему не понравилась.

– Молчать, болваны! – закричал он, высунувшись из кибитки.

Но песельники продолжали:

Орда дрогнула, бежала, Мы помчалися за ней, Но ждала нас там засада Из отважных всех людей…

Взбешенный Траскин запустил в солиста недоеденным бисквитом.

– Отставить! – кричал Траскин.

– Что за песни дурацкие?

Солдат смахнул крошки и сказал товарищу:

– Вишь, какую харю отъел.

– Кому война, а кому – мать родная, – ответил другой солдат.

– Эх, барин, попадись ты мне в бою, – посулил первый солдат.

– Уж я на тебя пули не пожалею…

– Не молчать! – гневался Траскин.

– Пойте, сукины дети! Только другое что-нибудь, веселое!

– Чего прикажете, ваше превосходительство? – спросил тот, который был готов пристрелить Траскина.

Траскин растерялся, не зная, что велеть. Но тут ему на помощь пришел Ефимка, затянув переделанный на артиллерийский лад куплет из полюбившейся ему песни:

Солдатушки, бравы ребятушки, Где же ваши жены? Наши жены – пушки заряжены, Вот где наши жены!

– Орел! – похвалил Траскин и бросил Ефимке завернутый в салфетку бисквит.

Следом за Ефимкой подхватили песню и остальные:

– Солдатушки, бравы ребятушки…

Ефимка осторожно развернул салфетку, будто в ней была граната, ощутил дурманящий аромат и с большим трудом заставил себя откусить краешек барского кушанья.

– Смотри, не подавись! – кричали ему солдаты.

Но Ефимка был на вершине блаженства. Не посмев разом съесть драгоценное яство, он завернул остатки в салфетку и спрятал за пазуху.

Миновав лес, отряд Граббе вышел к горе Буюн-Баш, служившей границей, за которой начиналась Салатавия. Дежуривший на ней дозор горцев ждал до последнего и скрылся только тогда, когда по нему начали стрелять.

Перевалив через невысокий хребет, с которого открывалась грандиозная панорама гор и долин Салатавии, отряд снова двинулся через лес и прошел его без единого выстрела. Затем спустился к речке и стал лагерем в виду аулов Инчха и Гостала.

Аулы были покинуты жителями, и Граббе не стал их разорять. Горцы не показывали враждебных намерений, а отряду нужно было собраться с силами перед трудными переходами. Но солдаты горели желанием порыскать в брошенном ауле, и туда было отправлена рота егерей под предлогом заготовки дров. Кроме дров, егеря ничего не нашли и вернулись недовольные. Зато скоро лагерь осветился пламенем костров.